Чертольские ворота

Поляки и с ними московские сторонники вечной жизни Дмитрия потом поговаривали, что только одному человеку в Кремле были полезны бедственные сии чудеса — князюшке Василию Шуйскому. Так что, может быть, и голубиные лучи, и цимбалы, и холода — его дела. Хитроумен, он это разжигал суеверие людское, из-под земли и лучи засвечал, и бубенцами в потемках потрясывал, и из убогого дома, куда наконец тело с площади дели, это он опять морозною ночью тело изъял и прочь на три версты кинул, и все — чтобы улику в своей злейшей оплошке истребить! Доконать, сбыть от греха страшное, ложное тело. «Вон как нечистая сила за своего стоит! Земля, мол, колдуна изрыгает! — внушает. — Мол, один огонь его возьмет, и пепел, мол, лучшая наша мортира пустит по божию ветру».

За город, на место намеченных покойным воинских утех, выкачен был гуляй-город «Ад», в «Аду» — царево тело... «Ад» тот, из свежих буковых бревнышек строенный, горел плохо, бесы вопили столь же безучастно — пустыми окошками... Но с горем пополам теремок на колесах превращен был в груду смрадных головней — тело лишь обгорело... Не зная, что и делать, новоиспеченные стольники помчали в Кремль. (Шуйский не присутствовал сам на церемонии). Выслушав и перед всеми подумавши (но никак себе не представив где-то в холодном майском поле — «Ад» подставной труп и огонь, а чуя уже почему-то зиму, золотое пламя в печке и челядинца, смахивающего снежок с принесенных поленьев), Шуйский, царь уж к тому времени, велел расколоть татя на тонкие куски, обложить потеснее щепою и опять попробовать поджечь... Уже успешнее было исполнено такое повеление.

Час после сего князь Василий царствовал благонадежно и спокойно. Славно, как по маслицу протекшее избрание его на царство, оставило ему довольно силы для объятия невероятной снежной радости. И под грудью лишь слегка вьюжило и потревоживало.

В общем-то так получалось, что Василий Иоаннович, не сложив шестопера[33] вождя мятежа, так по ходу дела еще скипетр выдал себе сам. Но могло ли быть не так? Бывало ли?.. Конец — делу венец. Он и ждал венца — мышом под белой целиной к нему шел. (А не вот — приятно кости расшвырнулись…) Но как легко вдруг!.. Господи! Ты не играешь в кости!

...И вы, братия, совершили единодушно подвиг праведный и честный! О, когда Богу было бы угодно — крови бы помене пролилось! Но Сущий, кой земные царства кому хощет раздает, развил сам наше умышление! Вот русские и избавились от обольщения бесоугодника, и надобно им нового царя! Род же царей пресекся, сыщем же, верные братия, во государстве нашем человека приближенно государевой породы! Прилежного к святой восточной вере! Крепко благочестивого, дабы обычай держал невозбранно! Сиял бы всеми добродетелями для престола: был опытен — никак не юн! — и поставлял бы царское величие не в бренном буйстве, но в вечности и воздержании! Скажете, может, что такого человека не найти нам? Но земский добрый человек себе взять должен государя наилучшего...

Хоть такой человек явно был в русской земле только один — князь Василий Шуйский, после сей речи князя в Задней подписной палате бояре делили великий стол еще три ночи и три дня. Средь прения головы туманила печная духота. А на день четвертый... снова не ко времени ударил главный колокол; помчал к Кремлю народ. Лобное место уже было густо обложено, так что народ мог поместиться только по уголкам площади. Ближе к каменному пятаку встали кабальные дружинники, малые приказные, спехом свезенные смерды и закупы с вотчин Шуйских (и твердых их друзей — Овчинина, Головина, Сосунова), были, кажется, бурлацкие ватаги Мыльниковых, впрочем, на них не написано — все те же москвичи. Разве кто норой прокрикнется с такой белой поемной душой — как яичко на ровном вертнет, или по заботному башковерченью признает москвич чужака. Но более — по-над головами — взгляды били в Лобный осьмигранник: туда подымались уже всеизвестные — митрополит Пафнутий Крюк Колычев, два меньших Шуйских, Татищев, Головин...

Митрополит забрезжил издаля — о надобе ему другого патриарха на место прежнего слуги и потаковника римлянам. (Святой парок у рта).

И тут ближний к возвышению народ (или что-то схожее издали с народом) как разорвало...

— Наперед пусть изберется царь на царство, он потом и учинит вам патриархов!

— Так разослать нам, что ли, — закричал тогда сверху Овчинин (сразу как по волшебству притих людской шум), — разослать, значит, во все городы и юдолья пергаменты?! Чтобы дворяне выборные отовсюду к нам плелися?! На царское, значит, избрание?!

— Да сколько ж это ждать! — закричали во внятной очередности вокруг помоста. — Разве не пропасть нам без царя?!

— А отовсюду дворян и теперь на Москве важно!

— Благородный князь Василий Иоаннович избавил нас!..

— Он — отрасль корня государского!

— От Невского его род!..

— И сам, как Невский, живота за нас николе не щадил! От еретика как пострадал летось!..

— ...Да вручится ему!..

— ...от прелести избавил!., (и — как по соборному требнику — от остальных лих, так далее).