Чертополох 3

Коснувшись раны пальцами, я поднесла их к носу и уловила, что от моей крови теперь исходит слабый, горько-цветочный запах. Покопавшись в памяти, не смогла припомнить никакой, имеющей подобный аромат, отравы. В сложном запахе, правда угадывались ноты красавки и дурмана, но что ещё смешали с ними амэнцы, можно было только догадываться.

В моей сумке осталось совсем немного зелий, да и самые редкие, выводящие яд настойки, я истратила на Морида, но и из остатков прежних запасов можно было получить необходимое. Влив в себя немного горько-солёного, очищающего кровь средства, я, закусив губу, плеснула на платок другой, предназначенный для изгнания заразы, эликсир и прижала ткань к ране. По телу словно бы прокатилась волна огня, но это было к лучшему, так как начавшая окутывать сознание пелена, рассеялась.

Вот только укрывающий поляну серебристый туман никуда не делся, а я, взглянув, на его пряди, только и смогла, что покачать головой. Находиться на тропах Седобородого было жутко, но, возможно, они - мой единственный шанс уйти от погони. Или, наоборот - хитрая ловушка, если я не смогу с них своевременно сойти. Насколько я могла понять, вернуться с них в обычный мир на этой поляне не составило бы труда - если я обойду менгир противосолонь, то всё вернётся на круги своя. Вот только и амэнцы, когда поймут, что погнались не за тем, наверняка вернуться туда, где потеряли мой след. Не столкнусь ли я нос к носу с ними возле этого самого менгира? А если уйду отсюда по тропам, то как смогу вернуться в обычный мир?

Впрочем, пока мне следовало хотя бы не замёрзнуть.

Убедившись, что кровь из раны больше не бежит, я наскоро перевязала руку полотном и натянула куртку. Встала, и вновь внимательно осмотрелась по сторонам. Следы неведомых всадников густо утоптали снег возле самого менгира, но ближе к краям поляны разделялись на несколько, чётко видимых в светящемся тумане, троп. Возможно, если я последую по одной из них, то следы приведут меня к следующему камню?

План был, если честно, так себе, но, утешив себя тем, что всегда смогу вернуться по следам обратно, я, взобравшись на Ласточку, направила её по тропе, что уводила с поляны в густой подлесок. Она ничем не отличалась от других, но почему то приглянулась мне больше других. Да и Ласточка, когда мы покинули поляну, не только перестала поджимать уши и испугано коситься по сторонам, но и пошла немного бойчее, хотя ни туман, ни пляшущие в её гриве огоньки никуда не делись. И я решила принять это за добрый знак.

Протоптанная же всадниками тропа вывела меня вначале на пологий, поросший кустарниками склон, а потом и вовсе в заснеженный овраг - туман в нём был настолько густым, что я едва различала впереди себя уши уверенно трусящей вперёд Ласточки. Я словно бы оказалась в крынке с молоком - перед глазами плавала одна лишь беловатая муть, но через сотню шагов туман немного разошёлся, и я с изумлением увидела, что проложенная неизвестными всадниками тропа теперь ведёт по каменистому, едва припорошенному снегом полю. Оглянувшись, я не приметила ни деревца, ни кустика - вокруг меня была лишь ровная, как стол, земля да туман, который, вдобавок, теперь ещё и скрадывал звуки. Хотя Ласточка ступала по камням и мёрзлой почве, звук подков был едва слышен, а тишина вокруг казалась давящей и недоброй.

К счастью, моё путешествие по этому полю не продлилось слишком долго - вскоре туман вновь сгустился, словно бы накрыв местность плотным одеялом, а когда опять поредел, я обнаружила, что теперь еду вдоль неширокой реки.

Так повторялась ещё несколько раз - туман то укутывал землю плотным коконом, то неожиданно редел, и каждый раз я обнаруживала себя на новом месте: лес, безлюдная деревенька, поле, скрипучий старый мост через скованный льдом ручей. Местность вокруг менялась словно бы сама собой, но тропа всё так же бежала вперёд, а камня, который бы напоминал тот, возле которого я ступила в вотчины Седобородого, всё не было.

А ещё вокруг становилось всё холоднее и холоднее - грива Ласточки покрылась инеем, ледяные иголки густо разрослись на меховой опушке моего плаща, а рук и ног я уже не чувствовала вовсе. Но хуже всего был даже не сковавший мир мороз, а то, что противоядие, похоже, толком так и не подействовало, ведь я стала засыпать с открытыми глазами. Мне начали мариться голоса, лица и места - я то слышала смех Мали, то видела застывшую среди подушек мать или уходящего по лесной тропе Стембу, и с каждым разом отогнать видения становилось всё сложнее. Они словно бы утягивали в чёрный, глубокий омут, только если я, совсем ослабев, поддамся им и усну прямо здесь, на колдовских тропах, взойдёт ли для меня солнце ещё хоть когда-нибудь?