Чертополох. Философия живописи

«Купальщицы» – произведение непонятное, чтобы не сказать – нелепое. Изображение обнаженных женщин тем более странно, что Сезанн был болезненно целомудренным; не целомудренным даже, но женоненавистником – постоянно опасался подвоха со стороны женского пола, боялся попасть в сети. Понятно, когда Ренуар рисует обнаженных дам в купальне или Энгр изображает нагих одалисок в бане: эти мастера и в жизни отдавали должное женским прелестям. Начиная с «Завтрака на траве» Джорджоне тема «купальщиц», подхваченная Рубенсом, а потом Мане, а затем и Пикассо, дает повод нарисовать прелести полураздетой дамы; да и Рембрандт изображал свою жену Хендрикье как купальщицу (см. холст из Лондонской национальной галереи). Сюжет извиняет фривольность. Но Сезанну фривольность чужда.

Сезанн боялся любого искушения. Тот же Воллар рассказывает, что натурщицей для фигур купальщиц (Сезанн, в отличие от Домье, который умел рисовать по памяти, мог рисовать только пристально глядя на предмет) была избрана престарелая жена садовника: от нее не могло исходить опасности. Предание умалчивает, позировала жена садовника обнаженной или нет, но и от ее услуг Сезанн спустя пару сеансов отказался. Собственно говоря, «Купальщицы» – единственное произведение Сезанна, написанное без единого взгляда на природу. Зачем он постоянно возвращается к этой теме? Зачем женоненавистник пишет нагих женщин? Это вариант искушения святого Антония? Искусить святого неуклюжие дамы вряд ли бы смогли; «Купальщицы» Сезанна – это нагромождение валунов, лежбище каменных скифских баб. У дам, нарисованных Сезанном, нет ни талий, ни лодыжек, ни шей, ни плеч – это изваяния, обтесанные грубой рукой.

Что он хочет сказать этим холстом? Зачем это нарисовано?

Сезанн пишет столь густую, плотную атмосферную среду – и особенно это видно по лондонским «Купальщицам», одному из последних холстов, – что формы объектов как бы выталкиваются из плотного лилового воздуха сами собой, все вместе представляет собой единый, нерасторжимый зримый мир; если угодно, можно сказать, что Сезанн изображает привычный сюжет в его первичном проявлении: так именно купальщицы возникают в природе и из природы.

Возникает то единство мира, которое импрессионизмом было расчленено на атомы, рассыпано в конфетти буржуазным тщеславием. Маленькие правды частной жизни, легкие, сентиментальные удовольствия мещанина, выгораживающего свой палисадник, сменило ощущение густой жизни, трактованной как общая драма. И такая умилительная сцена, как купальщицы, – ну что может быть драматичного в пикантной сцене у пруда? – преобразилась в эпос. Фигура, движущаяся по холсту, столь значительна, что мысль о том, что перед нами раздетая француженка на берегу водоема, не приходит в голову вообще – мы думаем только о поступи рока.

Равным образом зрителю, привыкшему толковать натюрморты буквально, неясно, что именно хочет сказать Сезанн своими натюрмортами. Так повелось, что «тихая жизнь» предметов есть иносказательный портрет отсутствующего героя. Наиболее очевидно это выражено в «Стуле Ван Гога» и «Кресле Гогена», но всякое изображение вещей делается для того, чтобы передать образ жизни их хозяина. Ван Гог рисовал книги, которые читал, башмаки, в которых ходил, письма, которые получал. Сутин изображал дохлых петухов и освежеванную тушу как портрет военного мира. «Малые голландцы» воспели свой скромный достаток. А что хотел сказать Сезанн своими яблоками? Что он любит яблоки?

Яблоки были для него строительным материалом. Однажды философ Мамардашвили выразился так: «Сезанн думал яблоками», и это было неплохо сказано. Мераб Константинович имел в виду то, что предмет, вплавленный в предмет, как и цвет, вплавленный в цвет, есть условие существования цельного мира – это необходимый для понимания универсума синтаксис. Сезанн потому так упорно разучивает гамму с яблоками на столе, что это именно гамма, это грамматическое упражнение; это правило общего универсального языка. Мир един, мы участники общей мистерии, и трудное усилие, которое вплавляет предмет в среду, есть цель данного изображения.

«Он стоит всех – его стоит любой», как выразился однажды Сартр о месте человека под солнцем. Примерно это и пишет Сезанн. Эта совершенно христианская эстетика и структура изображения более всего напоминает среду романского собора – те же простые суровые формы, то же лапидарное решение пространства. «Купальщицы» более всего походят на романскую скульптуру, да и сам мастер, сам Поль Сезанн, с годами стал напоминать скульптурное изображение святого Павла из собора в его родном городе Эксе. Разумеется, сходства с апостолом достичь он не пытался – просто к пятидесяти годам всякий человек получает лицо сообразно своим трудам; но простое сопоставление имен (апостол Павел – основатель христианской церкви) заставляет видеть в мастере из Экса не просто художника, но того, кто научил искусство видеть по-новому, создателя эстетики Нового времени.