Чертополох и терн. Возрождение веры

Добиньи имел в виду не только то, что в парижском карикатуристе скрыта мощь рисовальщика, равная Микеланджело; дело в том, что в мастере Ренессанса – злободневность сегодняшней карикатуры. Добиньи неожиданно понял, что гнев Микеланджело сродни сарказму Домье. Домье рисовал чиновников и буржуа пристрастно, карикатуры в «Шаривари» портретами не являлись – он проклинал устройство общества в целом. Домье ненавидел предавших революцию 1848 г.; а Микеланджело ненавидел современных ему предателей республики. Домье видел, как интеллектуалы-рантье присягают на верность новой власти, а Микеланджело видел, как гибкие гуманисты вступают в союз с новым князем, с Римом, с оккупантами. Домье писал восстание рабочих, идущую на баррикады толпу – а Микеланджело рисовал готовых к бою пророков. Поклонение идолам, вавилонский плен, битва с Голиафом – да это до сих пор так! Пялимся на биржевые сводки, как ветхозаветные евреи на золотого тельца.

Пророк Иоиль на фреске Сикстинской капеллы до неразличимости похож на главного героя холста Домье «Семья на баррикадах». Домье копировал: но тип интеллектуала-демократа, обеспокоенного будущим страны, узнаваем во все времена. Седые волосы растрепаны, высокий лоб открыт мысли, морщины упрямства пролегли у переносицы. Домье подсмотрел эти черты в восставших парижанах – рабочий с книгой, ремесленник, думающий о свободном труде. По потолку капеллы тянется галерея тех, кто мог стоять на баррикадах в Латинском квартале: прачки Домье похожи на сивилл, а кривляющиеся адвокаты похожи на грешников, набившихся в ладью Харона.

Когда зритель тщится выразить смысл росписей в Сикстинской капелле, он прибегает к превосходным эпитетам: показана мощь человека, притчи Ветхого Завета изложены в героической тональности. Но, если одним словом передать пафос фресок, этим словом станет «упорство». Эпитет характеризует все творчество Микеланджело. Перед нами проходит движение истории, постоянное преодоление преград, снова и снова люди ломают препятствия. Такое движение вопреки называют восстанием.

Восстание сотен людей захлестнуло Сикстинскую капеллу – все герои росписи заняты одним делом, одним общим делом – зритель, глядя на лавину фигур, проносящуюся по потолку, испытывает чувство вовлеченности в неудержимый бег. Посетителей капеллы движение увлекает прежде всего тем, что никто из действующих на фреске героев ни секунды не сомневается, что бежать вперед, тащить, терпеть, поднимать, сражаться, делать тяжелую работу – надо. «А если у которого нету рук – пришел чтоб и бился лбом бы!» – Микеланджело как раз такое состояние людей и описывает. Все вместе они творят историю, создают бренный мир и самих себя. Внеисторический генезис, бытие Ветхого Завета, трансформируется в бытие историческое, в нравственно осмысленное, и каждому предстоит совершить трансформацию в одиночку.

Часто манифест остается невыполненным. Люди совершают революции от невозможности вынести зло, но в большинстве случаев усилие обречено на гибель. Гладиатор не в силах противостоять Риму; Республика Иисуса Христа, созданная Савонаролой, – обречена. Как никому неведомый странник, родом из Вифлеема, может изменить Завет? Может примером, работой и смертью предъявить усилие к перемене; усилие и есть единственный урок. Микеланджело трактует восстание, как постепенное освобождение из камня. Делаться человеком надлежит с упорством раба, выкарабкивающегося из куска мрамора.

Восстание, которое Микеланджело изображал, следует понимать прежде всего буквально: преодоление рабского состояния души; никакой другой художник не изобразил столько рабов, пробуждающихся от сна и разрывающих цепи.

Гробница Юлия, которая, согласно замыслу, окружена не апостолами, но фигурами рабов (другое название фигур – «пленники»), символизирует именно освобождение из плена. Христианство – религия восстания, в слове «восстание» содержится ведь и смысл преображения, воскресения: в этом пафос христианства – «смертию смерть поправ». Пробуждающийся от сна раб – разве это не образ спящего в Гефсиманском саду апостола? Разве восставший раб – не Петр?

Возрождение в целом есть не что иное, как неудавшееся восстание, недолго простоявшая баррикада; вроде той, чье поражение нарисовал Домье в литографии «Улица Транснонен 15 апреля 1834 г.», изобразив расстрел восставших парижан. Ренессанс завершился имперской декорацией; настало время Россо Фьорентино, Пармиджанино, Приматиччо. Рим после Микеланджело украшали нарядные скульптуры Баччо Бандинелли, Пьерино да Винчи и, разумеется, Бенвенуто Челлини. Рим снова (как и в эпоху славы Августовского Рима) становился пышным; барочный город, колоннады Бернини – это ведь практически декоративная живопись, и разве dolche stil nuovo не победил? Одна из последних скульптур Микеланджело, «Победа», изображает бойкого юношу, который придавил коленом старика с чертами самого Микеланджело: мастер понимал, что проиграл. На площади Синьории, там, где установлен героический Давид, новый кумир Флоренции Бартоломео Амманнати ставит кокетливый фонтан Нептуна.