Чертополох и терн. Возрождение веры

Так называемые десять казней египетских (ведь всякая победа веры иудеев на пути освобождения оборачивается горем для Египта) – это то самое тираноборство, что сопровождает настоящее восстание. Микеланджело приписывают фразу «Нет дела, более угодного Богу, чем убийство тирана». Говорил ли мастер так в самом деле или нет (был человеком резким, мог сказать), не столь важно: за него говорят произведения. Нет в истории искусств суждения более очевидного и вместе с тем непривычного: Микеланджело – художник сопротивления и восстания, Микеланджело последовательный художник революции, трактовавший христианство как революцию, Микеланджело – республиканец, не принимающий никакую форму тирании, в том числе тиранию эстетическую. Его отказ от эстетики неоплатонизма связан с тем, что он не принял олигархическую имитацию республики во Флоренции. Собственно, строй олигархической республики, которая становится мягкой формой тирании, не противоречил флорентийскому неоплатонизму никак, более того, был академией Фичино поддержан. Микеланджело этой концепции не разделяет. Вероятно, вслед за своим другом Донато Джаннотти (см. «Книга о республике венецианцев», 1525 г.), Микеланджело полагал наилучшей формой государственности Венецианскую республику, сочетающую черты монархии, аристократии и демократии – это античная традиция «смешанной конституции», восходящая к Полибию. Именно в «смешанной конституции» Полибий и Цицерон видели причину величия Рима. Кстати будь сказано, и Макиавелли (который Полибия не читал) в «Рассуждении о первой декаде Тита Ливия» говорит о том же во второй главе. Насколько идеализация венецианского примера была оправданна, вопрос иной; республика там была самой стабильной, но и аристократически-олигархический элемент был там сильнее, нежели где-либо; в конце концов, идеализация венецианской формы республики была своего рода идеализацией олигархии. И, скорее всего, Микеланджело все это продумал неоднократно. Его собственное отношение к деньгам известно: он их зарабатывал и жил, довольствуясь малым.

Микеланджело ищет форму республики, понимая всю хрупкость проекта; приходит к выводу, что христианство есть обоснование республиканского правления, не царского, тем паче не олигархического. Тирания нуждается в искусстве декоративном, олигархия нуждается в аллегориях, неравенство использует риторику неоплатонизма, но республике нужно искусство, которое выводит христианский императив не из мифологии, а из сурового законодательства Ветхого Завета и проповедей того, кто «не отрицать закон Отца моего пришел, но исполнить».

Суровый «Диалог о свободе» Ринуччини, который Микеланджело, несомненно, знал, помимо прочего содержит толкование флорентийской хроники, противоречащее принятому при дворе Лоренцо, весьма отличное от того, что разделяли Боттичелли или Леонардо. Ринуччини, говоря о заговоре Пацци, пишет так:

«Хотя и следовало бы избегать утраты самой жизни, я все же убежден, что почетную смерть следует предпочесть позорной жизни. Это, без сомнения, было слишком очевидно в высшей степени благородным и знатным мужам Якопо и Франческо Пацци и нескольким знатным лицам того же рода. Хотя они процветали благодаря богатству, родству с первыми лицами города, а также величайшей популярности и расположению всего народа, они считали, однако, что все это мало значит, если уничтожена свобода. Итак, они отважились на славный, достойный всяческой похвалы подвиг, чтобы себе и отчизне вернуть отнятую свободу. Хотя, как большей частью бывает, судьба помешала их предприятию, однако их планы и намерения всегда будут вызывать восхищение, и в глазах людей здравомыслящих достойными будут считаться те, кто может быть поставлен в одном ряду с Дионом Сиракузским, с афинянами Аристогитоном и Гармодием, римлянами Брутом и Кассием и с нашими современниками миланцами Джованни, Андреа и Джеронимо».