В поздней фреске «Обращение Савла» Микеланджело буквально описал этот обмен мнениями между тем, кто будет строить Церковь, и Создателем всего сущего. Изображен Иисус, не Бог Саваоф, но изображен он так, что повторяет своим ракурсом в небесах Отца, он рассекает простор неба так, как летящий Бог Саваоф, он буквально рушится с небес, рассекая ангельские чины и небесную иерархию, он пикирует сверху, он низринул поток света (это ли не прямое изображение эманации идей) на Савла. А тот, ослепленный, вопрошающий, и прикрывает глаза рукой от слепящего света, но одновременно и тянет руку вверх, вопрошая: так ли я Тебя понял? И прочие, участвующие в этой сцене, заломив руки, воздетые к небу, участвуют в этом диалоге, который теперь будет всегда. И, если сопоставить эту сцену с той, что нарисована на потолке капеллы, с тем диалогом рук Бога и Адама, мы увидим, что связь, единожды установленная, пребудет всегда.
Выражена такая связь человека и Бога прямой перспективой – или же обратной? Наиболее точным определением пространственной связи, предложенной Микеланджело, будет термин «центростремительная перспектива», притом, что центр притяжения сил является одновременно и тем местом, откуда вовне поступает эманация духа. Секулярный, светский гуманизм располагает человека в центре Вселенной; но Микеланджело утверждает иное. Не собственно человек в центре вселенной, но его диалог с Богом, его самоосуществление. Уместно привести здесь цитату Пико делла Мирандола «…счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть собой, как живым существом, исходя из одного центра как бы
Мы могли бы рассматривать этот феномен сопряжения концепций как явление единичное, как художественное открытие Микеланджело, событие внутри изобразительного искусства, и только. Но сопряжение гражданского гуманизма и теологического гуманизма, впервые обнаруженное Микеланджело в центростремительной перспективе, затем – причем вне художественных школ – было утверждено в работах Гойи и ван Гога и, возможно, полнее всего в философии Бруно, Рабле, Гете, Браунинга, Маяковского, в современной истории, у Маритена и Ойгена Розенштока (Eugin Rosenstock-Huessy), это стало программой в антифашистском кружке Крейзау Гельмута фон Мольтке. И если мы назовем эту трактовку гуманизма гуманизмом мировой республики, вероятно, мы будем близки к пониманию Микеланджело.
Обобщенного Ренессанса не существует по той же очевидной причине, по какой не существует некой «обобщенной» Реформации, но есть и Лютер, и Мюнцер, и Кальвин, и Эразм; по той же причине, по какой не существует «обобщенного» марксизма, но представлены культурно-исторические эксперименты в диапазоне от тиранических идеологов типа Ленина до прекраснодушного республиканца Грамши. Микеланджело, разумеется, работает с тем же пластическим языком (назовем его в данной коннотации «гуманистическим», исходящим от античных идеалов внешней красоты), что и Боттичелли, и Синьорелли. Но как отличен неоплатонизм Прокла от куртуазного неоплатонизма Полициано, как рознится программа Поджо и Валла, как рознятся светская, гражданская и христианская трактовки гуманизма, так и творчество Микеланджело отличается от творчества современников. Часто Микеланджело нуждался в прямых утверждениях; это вовсе не значит, что он думал прямолинейно. Микеланджело, напротив, приложил усилия, чтобы срастить несколько концепций. Но некоторые вещи для него были константны: тирания должна быть уничтожена, закон должен обуздать богатых, христианская религия должна стать доктриной, уравнивающей всех в правах и обязанностях.