Чертополох и терн. Возрождение веры

Легко увидеть, как сказанное Ринуччини, последователем Маттео Пальмиери, смыкается с проповедями Савонаролы. То, что мы привыкли оценивать как заговор против золотого века Флоренции, республиканцы переживали как неудавшуюся попытку тираноубийства. Микеланджело поддерживал республику во Флоренции и, соответственно, в очередном восстании, которое привело к очередному изгнанию Медичи из города, был на стороне восставших. После нового возвращения и нового воцарения Медичи в 1530 г. Микеланджело бежал из города, а его друг Донато Джаннотти оказался в тюрьме; впрочем, ему повезло – не казнили. Когда Джаннотти освободился и, вслед за Микеланджело, приехал в Рим, он заказал мастеру скульптуру Брута. Оба эти образа – Моисея и Брута – следует рассматривать вместе. Образ Брута – идеальный символ республиканца, это равно может быть и Марк Юний, и Луций, его предок. Существует мнение (его трудно не разделить), что Джаннотти заказал статую Брута, чтобы почтить подвиг Лоренцино Медичи, убившего своего кузена Алессандро Медичи, тирана Флоренции, первого из рода Медичи, что правил Флоренцией уже как «великий и вечный герцог». Сегодня, когда читатели проповедей Савонаролы выражают возмущение ханжеством монаха, полезно иметь в виду, что всего лишь через двадцать лет после казни Савонаролы тирания Медичи вернулась во Флоренцию и стала поистине чудовищной. Сторонников республики пытали и казнили, герцог вламывался в монастыри, делал наложницами монахинь и разрушал любой дом, если замужняя женщина приглянулась. Диктатура Алессандро неожиданно осветила по-новому правление куртуазного Лоренцо Великолепного, поскольку неприкрытая диктатура уже не нуждалась в сентенциях доминиканца. То был террор власти. Очарование рода Медичи осталось в прошлом. Лоренцино, его племянник, вовсе не был республиканцем, как порой хотят изобразить; принимал участие в оргиях, на одной из которых убил своего кузена, надеясь занять его место. Тем не менее был прозван «новым Брутом» (к тому же в молодости Лоренцино написал трагедию «Брут»); любопытно также и то, что в «Гептамероне» Маргариты Наваррской (день II, новелла 12) убийство герцога Медичи изображено в духе любовной драмы, дамы и кавалеры стараются вывести мораль – совсем в духе диалогов Боккаччо – считать ли убийцу республиканцем, ревнивцем или предателем, виноват ли безжалостный Эрот и т. п. Впрочем, подобным же образом рассуждает Фукидид о тираноубийцах Гармодии и Аристогитоне. Безусловно, скульптура Микеланджело может быть оценена как образ тираноубийцы. Но значение скульптуры в ином.

В Моисее, в Бруте, в Иисусе Пантократоре художник Микеланджело показал не просто героя, пророка и Бога; прозвучит кощунственно, тем не менее справедливо – изображен политик. В череде портретов социальных лидеров, предложенных итальянскими утопистами, следует числить тех, кого изобразил Микеланджело. Изображенные личности выделены из прочих именно как лидеры общества, которое надлежит строить. Сообразно их облику и воплощенной в произведении Микеланджело этической программе, можно сделать вывод: общество, которое эти политики инициируют, есть христианская республика. Этическая программа вытекает из пластики: Микеланджело рисует и лепит объем таким образом, чтобы стало ясно – сила общества направлена не вовне, сила не агрессивна; сила общества состоит в способности внутреннего роста. Силач Микеланджело не нападает и даже не властвует; он и не царит; сила общества в его морали. Закон и равноправие – вот мышцы республики. Некогда царь Агесилай сказал в ответ на вопрос о стенах города: «Наши юноши – это наши стены, острия копий – границы» (Плутарх). В противоположность спартанскому царю не-воинственный Микеланджело говорит, рисуя титанов: их мышцы – это моральные заповеди: они сильны потому, что нравственны. Созданное такими людьми общество есть общество взаимной любви.