Чертополох и терн. Возрождение веры

Итак, Лонгин Фрайбургского алтаря – сам художник. Однако юный человек в берете также является автопортретом Бальдунга – и, поскольку присутствие художника в сцене Распятия важно для понимания его творчества в целом, задержимся на этом пункте. В работе «Святой Себастьян» (1507) юноша в красном берете появляется подле привязанного к дереву мученика. Первое впечатление таково, что показан начальник караула, отдающий приказ лучникам; но впечатление обманчиво – юноша в красном берете стоит на стороне Себастиана, он – свидетель мучений, летописец, хронист. В той же роли – свидетеля – юноша в красном берете появляется и в сцене Распятия из Фрайбурга. Быть свидетелем (как юноша в берете) и быть участником (как Лонгин) – это две ипостаси личности Ганса Бальдунга Грина.

Итак, имеются сразу два автопортрета, но, помимо того, и в чертах мальчика также можно рассмотреть фамильное сходство. Для чего бы ребенку давать в руки табличку с монограммой? Если есть потребность обозначить кого-то в данной сцене, как Бальдунга Грина, то неужели нет иного способа, как дать табличку с монограммой постороннему ребенку? Можно поставить монограмму на одежду, можно написать имя на древке алебарды, изощренная фантазия Бальдунга способна изобрести разные композиции – скажем, в рисунке с тремя ведьмами «Новогоднее поздравление» он располагает монограмму на первом плане, но сознательно поворачивает ее набок, так, чтобы зритель, читая, также склонил голову набок и заглянул в промежность ведьмы, специально для того распахнутую. И если в данном случае решено дать табличку с монограммой ребенку, то в этом должен быть особый смысл. Зачем в композиции дополнительная фигура, к тому же фигура мальчика? Для чего ребенка привлекать в зрители, в участники сцены казни: ни по евангельскому сюжету, ни по обычным человеческим представлениям ребенку там не место. Соображение, будто художник изобразил своего сына подле себя, неубедительно: по одним источникам, у Бальдунга была дочь, а согласно большинству источников, у художника детей вообще не было. Суммируя вышесказанное, остается прийти к выводу, что ребенок, держащий табличку с монограммой, – и есть сам Ганс Бальдунг, и, таким образом, перед нами три автопортрета художника: Бальдунг изобразил себя в трех возрастах: мальчиком, юношей и мужчиной. Это прием, чрезвычайно распространенный среди современников мастера; и сам Бальдунг рисовал женщин в динамике возраста – от младенца до дряхлой старухи.

Сочетание трех автопортретов рассказывает о трех ступенях веры. От детской веры в чудо – к юношеской вере в справедливость, от иллюзий юности – к мужской вере в то, что кроме тебя никто ничего не сделает. Лонгин, изображенный на картине, знает себе цену. Дело не в легенде, описывающей доблесть уверовавшего солдата. (Центурион Лонгин не стал прятаться от расправы, сам вышел к пришедшим умертвить его солдатам Тиберия и сказал: я тот Лонгин, которого вы ищете.) Образ солдата с Фрайбургского алтаря, изображенного в тот момент, когда он еще не нанес удар, но несомненно нанесет, – это образ своей собственной веры, на особый лад. Возможно, то, что я делаю, будет расценено как грех. Я верю по-своему, но не менее сильно, чем вы.

В ливерпульской картине «Семейная пара» изображен старик с молодой женщиной, перебирающей четки; впрочем, четки ли это, не сразу понятно – может быть, монеты? Именно так изображают в то время скупых ростовщиков, пересчитывающих барыши; теме этой Бальдунг посвятил несколько картин. И в этой вещи также – маленькие предметы, расположенные в том порядке, в каком нанизаны четки, но плоские; скорее всего, это талеры – и перед нами очередная насмешка над скрягами. Но женщина держит и перебирает монеты именно тем движением, каким набожные богомолки перебирают четки. Это насмешка над мужчиной, купившим у юницы любовь за деньги? Или изображена набожная матрона и ее пожилой супруг? Глаз зрителя, привыкший узнавать евангельскую притчу в светском сюжете, немедленно увидит Иосифа и Марию. И это, несомненно, возможное толкование, хотя и балансирует на грани богохульства. Тот, кто изучал картины Бальдунга Грина, увидит автопортрет: рядом с молодой и влекущей женщиной Бальдунг изобразил самого себя – стариком. Старик ревниво скосил глаза на свою молодую спутницу – Иосиф ревнует жену к ее судьбе; значит ли это, что художник Бальдунг Грин недоверчиво относится к христианской вере? И, лишь суммируя эти толкования, можно прийти к заключению, что художник изобразил продажную церковь. Эта набожная блудница продает себя богатому старику и перебирает деньги, как четки, – сравните это с картиной «Потоп», и все станет на места.

Сюжет продажной любви, весьма популярный в то время сюжет, Бальдунг написал не один раз. Вариант из собрания Карлсруэ куда более традиционный.

Но данная картина из Ливерпульского музея имеет двоякое прочтение.