Чертополох и терн. Возрождение веры

Было бы странно счесть злодеяния Генриха VIII уникальными; еще более странно считать, что художники Ренессанса до Гольбейна не сталкивались с произволом властей. Время сильных характеров выдвигало на первый план персонажей куда более пугающих, нежели Генрих Восьмой. Итальянское кватроченто, время Высокого Возрождения, благороднейших духовных людей, изобилует примерами бесчеловечности. Художники вступали в отношения с кондотьерами и правителями, попиравшими мораль ежечасно. Причем ни Чезаре Борджиа, ни д’Эсте не искали одобрения, не судились, не старались убедить мир в своей правоте и праве, как делал Генрих, но просто брали, что хотели, и убивали соперников. Генрих VIII выглядит на их фоне даже выигрышно. Помимо хрестоматийного Чезаре Борджиа и Лионелло д’Эсте, можно вспомнить чудовищного Сиджизмондо Малатеста и сатанинскую фигуру неаполитанского Ферранте, делавшего из своих соперников мумии. Зверства в эпоху Высокого Ренессанса выглядят тем страшнее, что переплетены с историей гуманизма: бесчеловечный Ферранте приходится внебрачным сыном прославленному королю Альфонсо Арагонскому, меценату и просветителю, а Сиджизмондо Малатеста увековечен кистью Пьеро делла Франческа. Историю христианского гуманизма отделить от социальной истории, на фоне которой творят мыслители, невозможно; и последняя – не гуманна отнюдь.

Однако история отношений Мора, Генриха VIII и Гольбейна поражает нас больше, нежели тот факт, что итальянские злодеи были покровителями гуманистов и увековечены художниками. Принципиальная разница в том, что злодей, наподобие Сиджизмондо Малатеста, желает, чтобы живописец увековечил его лик в роли праведника, – ради этого злодей готов притвориться нравственным; злодей требует, чтобы его образ встроили в евангельскую историю. Аморальный правитель становится персонажем из сюжета «Поклонения волхвов» или предстает перед троном Девы Марии в окружении святых. На картине он носит маску добродетели. При дворах Лоренцо или Гонзаго, Альфонсо Арагонского или Людовика XI, за сто лет до работ Гольбейна, фигура придворного оказалась включена в религиозный сюжет, уравнена с апостолами. Включая фигуру вельможи и банкира в сюжет евангельский, художник утверждает – а заказчик с этим соглашается, что евангельская истина выше и значительнее светской иерархии и отменяет социальные роли. Таким образом, кодекс художника кватроченто нарушен лишь в том отношении, что злодея помещают в евангельскую историю, делая вид, что злодей кроток.

В портретной галерее Гольбейна эти соображения не имеют силы. Христианская и моральная стороны сюжета в портретах художника по определению отсутствуют. Перед нами – лишь человеческий образ, и сила персональной характеристики дает зрителю представление о морали – о хорошем и о дурном. Генриху VIII намерение притвориться кротким чуждо. Он желает, чтобы его прославили именно на том основании, что он силен и властен. И Гольбейн воспевает короля именно потому, что король самовластен и беспощаден.

Знаменитый парадный портрет Генриха VIII, написанный Гольбейном в 1536 г., погиб при лондонском пожаре. Но сохранилось такое количество прижизненных копий и такое количество реплик, в том числе и самого Ганса Гольбейна, что судить о вещи есть все основания.

Король стоит, широко расставив ноги, попирая мир, и существует трактовка, согласно которой Гольбейн в данном произведении свел счеты с королем, показав всю звериную суть власти.