Чертополох и терн. Возрождение веры

Релятивизм присущ художникам, не достигшим величия в замыслах: в поисках заказов соглашаются на работу, которая не украсит биографию, – но Гольбейн пошел в этом направлении дальше прочих. После того как покровителю, гуманисту и философу Томасу Мору отрубили голову, написать портрет его убийцы – это, пожалуй, чрезмерная всеядность. Но до того уже написан портрет ростовщика, на котором купец уравнен в значении с гуманистом, и, стало быть, в портрете жестокого короля ничего неожиданного уже нет. Ганс Гольбейн-младший написал портрет Генриха VIII в тот год, когда король казнил человека, давшего Гольбейну кров, философа Томаса Мора. В тот самый кровавый 1535 г. Гольбейн и становится «художником короля», а небольшая портретная галерея гуманистов, которая, как правило, всплывает в памяти при упоминании Гольбейна, с тех пор не пополнится ни одним изображением; все силы мастера отданы рисованию вельмож.

Портрет Генриха VIII символизирует конец эпохи Ренессанса.

Портрет короля, закрывающего собой мир и попирающего перспективу, отменяет идею прямой перспективы в принципе – то есть исключает представление о личном независимом пространстве. Нет ничего более противного живописи – нежели абсолютизм и антикатолицизм; то есть безальтернативная власть и национальная религия. Тотальная автократия родить живопись не может, как не может тирания инициировать личное пространство, а без личного пространства и собственной прямой перспективы живописи нет. Портреты Гольбейна не случайно в перспективу не встроены: король преграждает перспективе путь; тем самым преграждает путь живописи. Живопись оказалась не востребована в Англии по двум причинам: национальная церковь, подчиненная королю, не нуждалась в образах всеобъемлющей веры; а абсолютная власть исключала личную перспективу.

Не существует никакой надличностной идеи, никакого морального урока, и никакой метафизики за этим портретом не стоит. Это несомненный торжествующий индивидуализм, но индивидуализм того свойства, который лишает свободной воли всех прочих. Феноменально то, что образ самовластного солдата-короля как бы собрал воедино все те образы Высокого Возрождения, которые воспевали титаническую мощь. Образ Генриха сконденсировал в себе и страшного Коллеоне Вероккио, и кондотьера кисти Андреа дель Кастаньо, и рыцаря кисти Пизанелло – всех тех, кто будто бы принадлежал эстетике духовного Ренессанса, но одновременно и оппонировал ей. Титаническая и безнравственная мощь вдруг вырвалась на поверхность истории и подменила Ренессанс. Образ Генриха VIII, победительного, мощного, упитанного, есть прямая противоположность образу Дон Кихота, последнего рыцаря духовного Ренессанса.

Ренессанс более невозможен – и в этом значение портрета короля, хотя сомнительно, чтобы Гольбейн именно это хотел портретом сказать; он лишь выполнял заказ.

Нет, это не карьеризм и не цинизм. Называя вещи своими именами, Ганс Гольбейн был сугубо антиренессансным художником, салонным портретистом, уравнявшим значение купца и придворного в своих заказных, однообразных портретах с ликом гуманиста.

Искусство Гольбейна целенаправленно служит силе, но инерция, тормозной путь Ренессанса заставляет зрителей думать, что художник обеспокоен проблемами духа. Достоевский устами своего героя князя Мышкина сказал, что «Мертвый Христос» Гольбейна может лишить христианина веры. И многие из тех, что прочли эту сентенцию, вообразили, что это своего рода комплимент предельной выразительности полотна – мол, так бескомпромиссно переданы мучения Иисуса, что на первый план выступает его человеческая природа. И действительно, в германской традиции существует изображение избитого, униженного тела Иисуса, в котором не осталось ничего от его божественной природы. Художник, который пишет тело Господа так страшно, не отрицает Божества; художник лишь с ужасом констатирует, что земная ипостась Господа изуродована мучителями. Люди надругались над земной природой Спасителя. Так безжалостно писал тело Спасителя, например, Бернхард Штригель из Меммингена, Иоганн Кербеке из Мюнстера, Ханс Мульчер из Ульма. Эта традиция, помимо Германии, затронула и север Италии; не только Грюневальд в Изенхаймском алтаре создал образ земного, измученного облика Бога; так сделал и Андреа Мантенья в картине «Мертвый Христос». Но Гольбейн нарисовал нечто иное. Князя Мышкина потрясло изображение Христа именно потому, что художник написал материальную природу Спасителя, а духовной природы мастер словно не чувствует и не знает. Гольбейн – художник, который изображает фактическую сторону вопроса.

4