Чертополох и терн. Возрождение веры

Если эстетику Джотто легко соотнести с эстетикой Фомы Аквинского (и это делалось многократно, убедительно), то сравнение метода Гольбейна с рассуждениями Вильяма Оккама напрашивается само. От генеральных утверждений Фомы, настаивавшего на единстве красоты и блага, на пропорциональности (понятой как упорядочивание мироздания) и ясности (любимый критерий Фомы) – к утверждению номиналистов, сводящемуся к тому, что единичное не может познаваться с помощью общих понятий, но лишь методом непосредственного созерцания. Никакие универсалии не объяснят сущности вещи – от Оккама еще идущая посылка разрушила статуарную обобщенную эстетику Ренессанса. Именно в этом непосредственном созерцании и состоит метод Гольбейна. Реально существующая вещь есть лишь «это», неделимая единица, лишенная определений. Фундаментальное положение номинализма составляет основу эстетики Ганса Гольбейна-младшего. Понятия формируются в уме познающего субъекта на основе чувственного восприятия вещей, вот в чем Гольбейн несомненный мастер! Он следит за малейшим поворотом линии в рисунке ушной раковины – и, поскольку непосредственное созерцание убеждало мастера в примате силы, выбор осуществляется не моральным долгом, но силой вещей.

Оккам был, как известно, отлучен от церкви, использовал авиньонскую распрю и бежал к Людвигу Баварскому, а впоследствии снискал прощение папы Климента VI; «разоблачение» универсалий, не обладающих, как считает Оккам, метафизической сущностью, имело невероятный эффект в истории мысли. Причем не только в логике, не только в государственных делах, хотя отход Англии от общей веры и придание церкви под власть короля вписывается в доктрину номинализма. Отрицание универсалий сказалось – не сразу, но несомненно сказалось – на эстетике Ренессанса.

Парадокс номинализма Ганса Гольбейна – как и номинализма Бертрана Рассела, например, состоит в том, что универсальные идеальные обобщения существуют и внутри самого номинализма, несмотря на то, что формально обобщения отвергаются номинализмом ради фактических данных. Бертран Рассел, номиналист XX в., утверждал главенство факта над любой генеральной прекраснодушной (и плохо доказуемой) концепцией, однако фактография Рассела сама приобретает характер универсальной ценности. Фактография претендует на то, чтобы занять опустевшее место идеала, который был недоказуем и в своей абстрактности вел к беде. Факт обязан сыграть роль идеала, однако набор фактов, это самоуверенное пестрое существо, не формирует морального императива – по той простой причине, что практическое преимущество морали над аморальностью никаким фактом подтвердить невозможно. Философия Рассела (если этот термин уместен по отношению к его «Истории философии») существует в качестве череды разоблачений чужих заблуждений и уничтожения нелепых с точки зрения факта универсалий, но бесконечный суд ведется от лица пустоты. Две разгромные работы – «Почему я не христианин» и «Почему я не коммунист» – уничтожают две генеральные концепции человечества, на которых, собственно говоря, и зиждется ренессансное сознание: христианская мораль и республиканский социум равных, не подчиненных государству. Если убрать эти компоненты (строго говоря, фактически недоказуемые), то эстетика Ренессанса не будет существовать – она держится на утопическом априорном взгляде на мир.

Христианская философия Ренессанса не тождественна христианской церковной вере; но и не существует вопреки вере. Ренессансная эстетика не опровергала веру и не доказывала ее с помощью факта – но ренессансная эстетика строила мир на рациональных началах, руководствуясь императивами веры. Данте не «верит» в Ад (Рассел настаивал на том, что он не христианин, поскольку не верит в Ад, это противно его природе), поскольку сам процесс «верования» в Ад лишен смысла, веровать можно лишь в Бога; но Данте определяет структуру, в который существует Ад, он утверждает координаты духа. Доказуема ли система координат духа фактически? Разумеется, недоказуема. Существует ли система координат духа? Разумеется, существует – и в ее существовании убеждают и «Божественная комедия», и фрески Джотто.

Живопись Ренессанса не опровергает икону, не отрицает обратную перспективу своей прямой перспективой. Философия живописи состоится тогда, когда появится персональная система координат духа, то есть собственная прямая перспектива, понятая как внутренняя универсалия. Прямая перспектива, созданная художником как производное его априорного сознания, подтвержденная его личным взглядом и самостоятельным изучением мира, – эта личная прямая перспектива не есть опровержение перспективы обратной, но лишь усиление действия таковой; это личное участие в общей вере.

Есть ли подобная прямая перспектива у Ганса Гольбейна? Портретная галерея, созданная мастером, убеждает в том, что универсальную утопию заменила универсалия факта – тем самым примат власти.