Пока Мора судили, затем казнили, Гольбейн в это время расписывал ратушу в Базеле, циркулировал между Базелем и Лондоном. В Лондон вернулся после казни, и приключения на Тауэрском мосту, где выставляли отрубленную голову Мора, а приемная дочь Мора голову похитила, – все это, впоследствии даже увековеченное на картинах английских живописцев, Гольбейн пропустил. В Базеле художник держал семью, отчего-то не перевозил в Англию.
Единого взгляда на автопортрет Гольбейна достаточно, чтобы понять: это мужчина, относящийся к мастерству художника, как добротный ремесленник. В Лондоне – заказы, значит, едет в Лондон. Он в 1535 г. становится придворным портретистом.
Возрождение в Англии особенное; принято говорить, что английское Возрождение – это Шекспир. Но Шекспир написал про гибель Возрождения. И даже не так – Шекспир описал гибель неродившегося Возрождения – нет ничего, за что могло бы зацепиться сознание Гамлета, сразу из Средневековья сделан шаг в абсолютизм. А сладостная мечта о независимых княжествах, где цветут таланты и праздные кружки гуманистов предаются беседам, – это для сказочных комедий. Персонажи «Бесплодных усилий любви», король и его свита, удаляются в чащу леса, чтобы предаться размышлениям и ученым занятиям; они оставили двор, политику, злобу дня. Герой «Бури» Просперо удалился на остров. Аристократические герои комедии «Много шума из ничего» ведут философические дискуссии, отказавшись от суеты дворца ради лесной перипатетики – в этом сюжете Шекспир вспомнил о воспетом итальянцами высоком досуге; не с натуры написано, ничего похожего в английском обществе не существовало. И существовать не могло – любовь, уж если и случалась таковая при английском дворе, принимала гротескные формы ревнивой страсти королевы-девственницы. Того чарующего озорного чувства, что волнует героев новелл Боккаччо или фацетий Страпаролы, не встретишь в тяжелом Чосере – и нет в Англии этого переливающегося ожерелья рассказов о любви. Да и в голову никому не придет поставить неоплатонический вопрос: что есть любовь? И, главное, нет живописи, нет своего персонального пространства. Независимая перспектива невозможна там, где монарх держит в своей руке и власть, и веру.
Главным художником английского Ренессанса считается немец Гольбейн, весьма относительно наследующий южнонемецкую ренессансную традицию; собственно, английский Ренессанс – это Томас Мор – ему и отрубили голову.
Словосочетание «христианский гуманизм» – Томас Мор именно христианский гуманист – звучит, как утверждение противоречивой позиции: разве можно следовать вере в Бога и одновременно возвеличить человека? Мир, как часто напоминают проповедники, во зле лежит, и человек – сосуд греховный, гуманизм не может быть религиозным, а поиск рая на Земле вполне христианским. Наука есть постоянное сомнение, вера – незыблемый обряд; обряд и сомнение несовместимы. Тем не менее в истории европейской мысли существовали мыслители, именовавшие себя «христианскими гуманистами», они спорили одновременно и с властью светской, и с властью духовной. Города будущего, которые они оставили нам в проектах, напоминают одновременно и церковь первых христиан, и коммуну, и лабораторию ученого.
Причем утопии христианских гуманистов – не самый радикальный пример. Даже марксистское учение порой толкуют как вариант религиозной мысли: есть рай (это коммунизм), есть избранный народ (пролетариат), есть золотой телец, который следует повергнуть. При всей антиисторичности этой параллели она не бессмысленна. Задолго до утопии о «свободном развитии каждого, которое является условием свободного развития всех» возникла коммунистическая и одновременно католическая версия рая на земле – это «Утопия» Томаса Мора – такое сочетание, как выясняется из истории, вполне возможно.
Казарменную утопию Мора (дома на острове схожи до неразличимости, равное распределение работ, равное распределение благ, деньги отсутствуют; жены и мужья обязаны быть девственниками при вступлении в брак, нравственный долг является единственным побуждением к деятельности) осмеяли многократно. Интересно понять, почему автор, воспевший буйное веселье и неутомимое поглощение пищи, остроты на грани непристойности и вакхические потехи – почему Франсуа Рабле стал продолжателем Томаса Мора. Рабле тоже написал Утопию – он, как и Мор, тоже был защитником христианской веры и проповедником общества равных. Аббатство Телем, предложенное Рабле в качестве утопической картины жизни, казармой не назовешь. В аббатство принимали только красивых и правильно сложенных, обладающих веселым нравом и образованностью, и – что существенно для Рабле – доброй волей. На воротах аббатства Телем водрузили девиз содружества – «Делай что хочешь!». Само слово «Телем» по-гречески обозначает понятие «желание» или «воля», и сколь далеко, на первый взгляд, кажется такое игривое сообщество людей от коллектива, описанного Мором, где все подчинено не личной воле, но нравственной необходимости.