Чертополох и терн. Возрождение веры

Существенно, однако, то, что «добрая воля», по Рабле, может побуждать лишь к нравственным желаниям. Ничего дурного свободный человек пожелать не может в принципе. Абсолютная свобода есть абсолютная нравственность, и это принципиально. В этом положении – глубокое понимание идеи Христа: поскольку зло есть несомненная зависимость человека от дурного (дьявола), то следовать добру значит стать независимым. Этот анализ свободной воли как Божественного промысла выводит проект балагура брата Жана (и серьезного автора книги) на уровень христианского богословия. В таком утверждении и полемика с протестантизмом (Лютер свободную волю отрицал), и с католической схоластикой (схоласты представили синтез познания и религии, в котором знания выполняли служебную функцию). Проблема свободной воли сделалась самой насущной в поворотный момент христианства – в век Реформации. Если можно освободиться от католической (генеральной) догмы и вооружиться догмой национальной, как далеко заведет национальная религия? Если освободиться от универсалий и довериться факту – то в чем будет состоять генеральная концепция жизни?

Можно сказать, что Рабле изображает некий «дворец для избранных». Здесь прообразом выступает Платоновская академия; существенно и то, что прекрасный дом, в котором человек не унижен бытием (а Корбюзье, вслед за коммунистами XX в., довел унижение бытием до гротеска), но возвеличен в ранг королей. Все в окружающем мире подчинено желанию телемита (так именовались жители аббатства): к его услугам плоды сада, музыкальные инструменты, обширная библиотека и знания, и удовольствия материальной жизни – Рабле не проводит меж ними резкую черту, обладание дарами мира включает в себя все разом. Брат Жан описывает распорядок дня телемитов: жители этого уникального аббатства предаются долгим беседам о философии и искусстве, они устраивают поэтические состязания, концерты, пиры, спортивные состязания – и (сам автор поражается тому, что у телемитов так устроилось) разнобоя в желаниях коллектива не возникает. Так, если один телемит говорит: давайте сегодня играть на лютнях, то всем телемитам сразу же хочется именно музыкальных занятий. То есть никто не принуждаем волей другого, но желания свободных душ находятся в вечном гармоничном соответствии. Но ведь и в реально существовавших монастырях все монахи разом исполняют один обряд – просто у телемитов речь идет не о молитве, но о творчестве, а побуждение к творчеству равно присуще каждой подлинно свободной душе, считает Рабле. Желание свободной души может лишь соответствовать желанию соседней с ней свободной души – противоречия быть не может, поскольку a priori основано на уважении к другой персоналии. Рабле описывает то единение свободных воль, какое мы можем сопоставить с категорическим императивом Канта, а также с христианским Раем или с коммунистическим проектом Маркса, где «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех».

Существует мнение (его высказал историк Лефевр), что проект утопического аббатства, предложенный Рабле, является проектом «аристократического коммунизма». Лефевр объявил Рабле продолжателем Томаса Мора, а проект аббатства Телем, таким образом, становится теологическим вариантом коммунизма. В книге «Двойная спираль истории» Карла Кантора проведена параллель между Пантагрюэлем и его двенадцатью учениками (Панургом, Эпистемоном, братом Жаном, Эвсфеном, Гимнастом, Карпалимом и т. д.) – и Христом и двенадцатью апостолами. Автор «Двойной спирали истории» настаивает на том, что Рабле предложил проект поновления Завета, причем такой, который не имел ничего общего с нахлынувшей в ту пору на христианскую Европу Реформацией.

Сегодня, в годы кризиса другого «общего сценария» демократии, можно видеть, как генеральная идея распадается на множество узконациональных доктрин. Но вообразите Европу, объединенную христианской церковью, которая теряет авторитет – и тезис «нет ни эллина, ни иудея» терпит крах. Толкование посланий святого Павла – краеугольная тема диспутов; сегодня в том числе.

Именно в это время Ганс Гольбейн своими «объективными» портретами усиливает эффект номинализма – и универсальные проекты Томаса Мора и Эразма, Рабле и Иоганна Рейхлина оказываются под угрозой.

7