Чертополох и золотая пряжа (СИ)

Глаза Ноденса опасно блеснули. Румпель понял, что преступил запретную грань. Но злость на сидов, захлестнувшая при виде разломанных щитов не позволяла мыслить трезво. Одно дело убить врага быстро и безжалостно, но совсем иное, обречь его на годы унижения.

— Успокойся, щенок, — прорычал ему на ухо Абарта, — не плоди врагов там, где можешь получить друзей. — А вслух сид произнес:

— Повелитель, в роду Урби течет моя кровь. Малкольм Урби, что нынче топчет мерзлую землю мягкими лапами, мой дважды правнук, и я сделаю все, чтобы освободить его от твоего проклятья.

— Тогда я возьму щит Эйлпов, — совладав с собой, наконец произнес маг.

— Что ж, пусть будет так. У вас есть время, пока не поспеет омела, — у Ноденса в руке появилась зеленая веточка с молочно-белыми ягодами. — Когда они станут красные, вы покажете нам свое мастерство. — Ветка омелы повисла под самым сводом Холма, и от нее полился мерный белый свет. Румпель взял щит Эйлпов и сел на дальнюю скамью у стены, мельком бросив взгляд на Абарту. Тот разместился напротив у другой стены. Стоило поединщикам занять свои места, как сиды заполонили зал. Вновь послышался смех, заиграла музыка, закружились, все убыстряясь, хороводы. Среди танцующих мелькнула макушка келпи. Маг покачал головой и принялся рассматривать свою «добычу». На выцветшем синем полотне был изображен заяц, призывно дующий в рог. Когда-то давно на гербе Эйлпов был просто заяц — символ чуткости, богатства и бесстрашия. Но отец бедняги Эррола, нынче вынужденного бегать в собачьем обличье, попал в засаду вместе с королем Николасом во время войны за трон. Он был самым младшим в отряде, и пока воины короля сражались, паренек трубил в рог. Трубил так, что кровь полилась из ушей, но подмогу дозвался. За что был пожалован дополнительным элементом на герб.

И вот теперь Румпель смотрел на разбитый, ветхий щит, с посеченной кожей, с рассохшимися ремнями, с древесиной, изъеденной жуками, и поражался, как тот еще не развалился в его руках.

«Здесь руны и сейд не помогут. Даже зацепиться не за что. Под пальцами дерево крошится, куда уж танцевать на таком», — маг аккуратно вертел щит в руках, пытаясь найти решение. Наконец его осенило.

«Если нет возможности спасти, нужно найти в себе силы помочь отправиться на перерождение», — слова старика Эрилаза прозвучали так явственно, словно старый колдун стоял рунолог подле. Румпель, не тратя больше времени, содрал старую кожу с прогнивших досок. Затем, не щадя сил, разломал ветхое дерево.

Пока сид Абарту ювелирно стягивал древесные волокна, наполнял их влагой и жизнью, Румпель превращал старое дерево в пыль. Когда не осталось ни единой щепки, он собрал все и ссыпал в старую выцветшую кожу, некогда оббивавшую щит, добавил туда заклепки, ремешки и принялся сшивать, превращая в странного вида бурдюк. Шило с иглой мелькали в его руках. И чем быстрее работал маг, чем краснее становился свет от наливающихся спелостью ягод омелы. Наконец неказистый мешок был готов. Маг поднялся со своего места и, уворачиваясь от пляшущих сидов, протиснулся к столу.

— Что ты ищешь, юный туат де Даннан? — окликнул его Абарта.

— Вино.

— Хех, я б тоже не отказался смочить горло. Оно в серебряных кувшинах. А эль в стеклянных.

Румпель поднял глаза на сида. Тот выглядел ужасно: светлая кожа стала тонкой и почти прозрачной, а на висках выступили жемчужные капельки пота. Подхватив два кувшина, Румпель, словно лодка в бушующем море, преодолел оставшуюся половину зала и протянул питье сопернику.

— Держи, поить не буду. И так боюсь не успеть.

— Спасибо, — сид забрал подношение. — Думаю в этом году омела поспеет поздно, — хмыкнул он и бросил мимолетный взгляд на парящую над потолком ветку. Румпель обернулся и с удивлением обнаружил, что за то время, пока он ходил к столу и относил эль сиду, ягоды не изменили цвет. Покачав головой, он молча вернулся к своей работе. Залил в странный бурдюк вино и хорошенько все перемешал. Некоторые из бессмертных обитателей холмов уже перестали танцевать и вовсю глядели на непонятные манипуляции мага. Впрочем, вокруг Абарты также собрались любопытствующие. Но магия древнего туата была для сородичей понятной и знакомой. А вот сейд пришельца вызывал только смех.

— На таком «щите» не спляшешь, убьешься после первого прыжка!

— Вино в себя надо вливать, вороненок!

— Эх, такую вещь испортил!

Но Румпель не обращал внимания на издевки. То, что сопровождает тебя с рождения, воспринимается обыденным. Вместо этого он сосредоточился на рунах.

В первый раз он творил магию вот так, не по готовой, заученной схеме, а импровизируя. Соединяя сейд и руны.

«Небесный защитник, позволь воспользоваться магией, что ты открыл Яльви и Рескве, и оживить не козла, но целый род».