Чёртов палец

Ему хотелось рассеять сомнения Лотты, подбодрить её. И хотя у него самого на сердце кошки скребли, он вдруг почувствовал прикосновение какой-то тёплой, отогревающей волны и мало-помалу сделался даже весел. Он украдкой разглядывал её светлые, слегка волнистые волосы, так мило убранные в косу, правильные черты лица, прямой, лишь чуточку вздёрнутый носик и млел от какого-то тихого, безмятежного удовольствия. На щеке у неё красовалась маленькая, едва заметная родинка — как раз в том месте, где в старину чаще всего наклеивали фальшивые мушки. Он вспомнил родинку на спине у Анны Ветлугиной и невольно сравнил их. Они имели совершенно одинаковые цвет и форму, но родинка княжны была крупнее и теперь, как только он подумал о ней, перестала казаться ему такой уж пленительной. Не мог не заметить он и разительную перемену во всём облике Лотты. Сейчас, через полгода после их первой встречи, она выглядела намного старше. По всей видимости, смерть матери ускорила её превращение в самостоятельную, взрослую женщину. «Бог ты мой, да она же настоящая красавица!» — думал он.

Заметив, как пристально Навроцкий смотрит на неё, Лотта слегка зарделась и снова стала похожа на того ребёнка, которого он видел летом.

— Я хотела пойти на курсы телефонисток, но мне сказали, что получить место телефонистки сейчас трудно, на эти места большой спрос, и вакансии открываются редко.

— И что же вы решили?

— Обратиться к вам. Но сейчас я думаю, что в моём положении было бы разумнее как можно скорее найти место гувернантки. Это вернее. Мне неловко просить вашей протекции, но…

— Думаю, что смогу вам помочь, — перебил её Навроцкий. — Во всяком случае приложу к этому все усилия и займусь этим завтра же.

На его вопросы об её жизни в Борго, о занятиях её и планах Лотта отвечала просто, не кокетничая и не лукавя. В продолжение всего разговора с лица её не сходила таившаяся в уголках губ грустная улыбка, и Навроцкий всё более и более завораживался этой девушкой.

— Где же вы остановились? — поинтересовался он.

— Я сняла комнату… небольшую, но… хорошую, — сказала Лотта не совсем уверенно.

— И где же?

— На Гороховой.

— Это недалеко отсюда. Вы позволите мне проводить вас?

— Да, конечно, — не возражала Лотта.

Навроцкий смотрел на неё и чувствовал, что в нём что-то переворачивается, ломается, даёт начало новому состоянию души. И не только менялось всё в нём самом, но и вокруг, на огромном театре жизни, точно сменились вдруг декорации. Даже холодный петербургский февраль вдруг струхнул, обмяк и на глазах превратился в весну. Новое, ещё неясное чувство, ожидание чего-то светлого, радостного переполняло его, и тот факт, что всего лишь сутки назад перед ним разверзалась пропасть, казался ему теперь нелепым, диким, недоступным разуму. А Лотта смотрела на него и не могла взять в толк, почему этот интересный, приятный, даже красивый мужчина, у которого, конечно же, была своя жизнь, ни в чем не соприкасавшаяся с её собственной жизнью, человек чужой, едва знакомый, так смотрит на неё и улыбается какой-то детской, наивной улыбкой, как будто знает её давно и ему с ней невероятно хорошо. Она вдруг почувствовала, что и ей с ним хорошо и покойно, что она может довериться ему, что он обязательно поможет и что всё, абсолютно всё в её жизни будет теперь замечательно.

— Знаете, ваше письмо… спасло мне жизнь, — тихо сказал Навроцкий.

Лотта вскинула на него удивлённые глаза. Он вдруг смутился и подумал, что когда-нибудь, не сейчас, ещё расскажет ей об этом.

— Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз…

Провожая её домой, он вспомнил о масленице и остановился посреди тротуара.

— А знаете что? — сказал он, весело глядя в глаза своей юной спутнице. — Начинается масленица… Давайте через пару деньков встретимся и вместе погуляем по городу. Согласны?

— Согласна, — улыбнулась Лотта и, не выдержав его взгляда, с какой-то изящной кротостью опустила голову.

«Ей-богу, прелестнейшее создание! Ангел с небес!» — думал Навроцкий, пожимая ей на прощанье руку.

3

У себя дома Навроцкий прошёл в кабинет, где на письменном столе лежал оставленный им «Веблей». Он вспомнил, что затвор револьвера взведён, и, взяв его со стола с намерением разрядить барабан, вдруг передумал, прицелился в фарфорового Будду на камине и нажал спусковой крючок. Хлопнул выстрел, статуэтка разлетелась вдребезги.

— Чёрт! — выкрикнул он невольно и остолбенел. Мысль о том, что письмо Лотты действительно, в буквальном смысле, спасло ему жизнь, поразила его своей грубой очевидностью. И в ту же минуту его бросило в жар; ему казалось, что мозг его может взорваться от бессилия понять, переварить эту ясную и жуткую мысль.

В дверь осторожно постучали.

— Ваше сиятельство, всё ли у вас в порядке? — донёсся до него голос камердинера. — Мне кажется, я слышал выстрел.

— Всё в порядке, Афанасий. Иди. Впрочем, постой, растопи-ка, пожалуй, камин.

Афанасий протиснул в кабинет свою неуклюжую фигуру и, набросав в камин дров, принялся молча его растапливать.