Чёртов палец

В «Этуаль дю Норд» они посмотрели одну за другой несколько картин Макса Линдера и вместе с горничными и матросами от души хохотали, когда тёща Макса собралась в свадебное путешествие, желая провести с новобрачными медовый месяц. Когда же Макс научил свою собаку телефонировать ему всякий раз, как только к жене его заявляются визитёры, публика уже надрывалась от смеха, и господин с тросточкой, сидевший перед Навроцким, едва не упал со стула. В одну из таких минут всеобщего возбуждения и веселья Навроцкий почувствовал вдруг, как ладонь Лотты опустилась на его руку. Он взглянул на её смеющееся, счастливое лицо с ямочками на щеках, и его охватило тихое умиление. После Макса Линдера они погрузились в любовные переживания королевы Елизаветы, в роли которой блистала Сара Бернар, и лицо Лотты было теперь совсем другим: то напряжённым, то мечтательным, а ямочки у неё на щеках сгладились. За Сарой Бернар последовала итальянская фильма с томной темноволосой героиней, судьба которой так впечатлила Лапу, что Навроцкий, заметив её беззвучные рыдания в носовой платочек, не на шутку испугался и хотел было увести её из залы. Но старания его были напрасны: Лотта предпочла страдать вместе с красавицей итальянкой до конца сеанса.

После синематографа, переполненные впечатлениями, потрясённые и утомлённые, шли они, ради прогулки, пешком по вечернему городу. Затрещали, загудели шмелиным баском электрические фонари. Их стеклянные шары замерцали тусклым фиолетовым светом и вдруг налились яркой молочной белизной с тонким сиреневым отливом. Зажглись огни в окнах магазинов, кафе, ресторанов. На дамских шляпках, точно плывущих в мягком, рассеянном освещении, оседали, медленно и неровно пронизывая сумеречный воздух, крупные докучливые снежинки. И эта игра света, зыбких теней, падающего снега, мелькающих силуэтов прохожих превращала город в сказку, в иллюзию, в продолжение волшебного мира синематографа. На вуальке Лотты, не выдерживая её дыхания, умирали невесомые кристаллы. За тонкой материей, где-то в таинственной глубине, Навроцкий видел блеск устремлённых на него глаз. Вобравший в себя свет фонарей, словно чего-то ожидающий взгляд завораживал его, как сияние моря в лунную ночь. Лотта смотрела на него прямо, не испытывая, по-видимому, прежней неловкости, и он начинал смутно ощущать в себе нечто не распознанное, не обработанное ещё разумом, но уже волнующее, веселящее, вот-вот готовое обрести имя. Опасаясь обмануться, спугнуть едва обозначившийся призрак, он не спешил дать ему название и лишь осторожно вглядывался в струящийся через серую полупрозрачную ткань нежный матовый блеск…

3

Синематограф так увлёк Лотту, что Навроцкому пришлось пересмотреть с ней все драмы и комедии, какие только можно было найти в городе. Восприимчивая натура девушки, её простодушная черта проливать жалостливые слёзы и от души смеяться трогали и забавляли его. Он заметил, что и сам начал находить больше удовольствия в синематографе. В дом на Гороховой, где жила Лотта, он заезжал теперь почти каждый день. Они всё чаще ходили вдвоём в оперу, в концерты, на фотографические выставки, в Русский музей и Эрмитаж. Их вкусы и суждения во многом были схожи, и Навроцкому приятно было найти в Лотте вдумчивую и серьёзную собеседницу, мнение которой он ценил. За короткое время они успели так привыкнуть друг к другу, что оба ощущали пустоту и скуку, если кто-то из них был занят и не мог составить другому компанию. Трезвый ум Лотты, её чувствительная душа, вкус и умение ценить в искусстве прекрасное, сочетавшиеся в ней с застенчивостью молодой девушки, безупречной честностью, мягким нравом и природной весёлостью, не могли не оказать на Навроцкого сильного воздействия. Очарование её было естественным, исходило из неё само собой, без жеманства, и он всё более пленялся ею.

Петербург, как известно, неисчерпаем по части зрелищ и источников эстетического наслаждения. Увлёкшись этой его стороной, они как будто забыли о главной цели приезда Лотты в столицу. И вот настал день, когда, несмотря на весеннее щебетание птах в скверах и царившее повсюду благостное настроение, Лотта была необычно грустна и задумчива и на вопрос Навроцкого о причине её грусти, вздохнув, сказала: «Мы с вами всё гуляем и гуляем… А моё поступление на службу? Ведь скоро мне нечем будет платить за комнату». Эти слова заставили Навроцкого покраснеть, спуститься с небес и вспомнить о своём обещании. Начать исправлять положение он решил с визига к графине Дубновой. «Кто как не она может устроить всё наилучшим образом? — думал он. — Среди её многочисленных знакомых непременно найдётся и какой-нибудь чин из почтово-телеграфного ведомства, и мамаша, подыскивающая дочери гувернантку»…

Глава тринадцатая

1

— Здравствуй, князь! Здравствуй, друг любезный! Давненько не наведывался! Ну садись, рассказывай, — говорила графиня Дубнова вошедшему к ней Навроцкому, продолжая перебирать в ящике комода какие-то бумаги. — Я сейчас закончу. Куда же запропастилось это несчастное письмо?