Чёртов палец

В Тёплом Навроцкий пробыл два дня. Обговорил дела с управляющим, посудачил с Таней, чем заметно повысил её престиж в глазах остальной прислуги, совершил прогулку по окрестным полям на лучшем в имении скакуне, набрал на проталинах в ближайшей роще букетик первых голубых галантусов для Екатерины Александровны — и уехал.

3

По возвращении в Петербург Навроцкий в первую очередь уладил дела в банке. Освободившись от долгов, он смутно предчувствовал приближение более радостных в его жизни дней, и дышалось ему теперь особенно легко. Цвели на газонах крокусы, в скверах без удержу щебетали птицы, с каждым днём всё ярче заливал улицы солнечный свет. В газетах появились объявления о сдаче напрокат пианино и доставке их по любому дачному адресу. Нагруженные инвентарём для полноценного лешего отдыха, из города потянулись повозки первых, самых рьяных дачников. Оставаться на лето в городе Навроцкому не хотелось, но и уехать далеко тоже было нельзя: необходимо было дождаться Маевского, чтобы вместе с ним распутать досадную железнодорожную аферу. И тогда на ум ему пришла простая мысль снять на лето дачу где-нибудь в ближайшем пригороде, а осенью, при благоприятных обстоятельствах, уехать-таки за границу, сменить антураж и дать отдохнуть нервам. Чтобы поиск подходящей дачи обратить в приятную загородную прогулку, он решил пригласить с собой Лотту.

Глава четырнадцатая

1

Хорош Петербург, когда вожделенное лето выманивает его жителей из квартир, соблазняя азартом охоты и рыбной ловли, и любители водного спорта упражняют мышцы, взмахивая вёслами и натягивая паруса. Благословенны светлые теплые ночи около летнего солнцестояния, когда эфемерная заря лишь на миг убирает фасады в малиновые одежды, тут же растворяясь в белёсом рассвете, когда сады, парки и палисадники волнуют обоняние тонким благоуханием сирени и в прозрачных сумерках на городских окраинах без устали поют соловьи!

Хорош Петербург и осенью. Обласканный нежным, меланхолическим солнцем, ублажает он взор прохожего золотом крон, обрамляющих чудную архитектуру зданий, расстилает услужливо ковёр из увядшей листвы под ногами у детворы, чтобы радостней бегалось ей по пёстрым дорожкам. В глубоком раздумье облокачивается на купола и крыши угрюмое небо, веет над городом его холодное дыхание, и вот уже первый морозец бодрит поутру петербуржца, и струйки белого пара бьют из ноздрей работящих лошадок. Зябко. А к вечеру на тротуарах появляется слякоть, и ах как приятно бывает устроиться у камина с чашкой крепкого чая и толстой книжкой литературного журнала или просто предаться ленивой рефлексии, приправленной ароматом сигары!

И зимой хорош Петербург. Власть могучего льда усмиряет бунтующие невские воды, и горожане, повеселев, забыв про мосты, одолевают речные дали на снующем от берега к берегу электрическом трамвайчике, конькобежцы и буеристы стремительно вылетают из рукавов и протоков на простор залива, лыжники упрямо торят пути через сугробы окрестных лесов. Славная пора! Сани лихого извозчика вмиг домчат вас на самый край света, и укутанная в шубу русская душа вдоволь натешится бешеной скачкой по заснеженным полям и трактам!

Хорош Петербург и долгожданной весной, когда охваченные смятением и паникой последние льды Ладоги, толкаясь и разрываясь на лоскуты, пугают жаждущих тепла людей холодным предсмертным вздохом. Скоро, уже скоро его величество император под звуки орудийного салюта откроет летнюю навигацию, и обретёт свободу Нева. Охотно и радостно отдаст она свои волны яхтам, катерам, пароходам и лайбам. И вот уж цветёт мать-и-мачеха, набухают почки, и в голове петербуржца поселяется неотвязная, сладкая мысль о месяцах дачного счастья…

В любое время года, в любую погоду дивен Петербург! И вечно парит над городом золотой ангел, катит тяжёлую колесницу Ника, блестят горделивые шпили, гремит полуденная пушка, полыхает закат в оконницах Зимнего дворца, трудится во славу столицы мускулистая многоводная Нева. И острова, и каналы, и мосты, и художественные сокровища дворцов — всё служит нам, петербуржцам, счастливым сыновьям и дочерям этого волшебного города, навсегда околдовавшего, сделавшего нас, куда бы мы ни уехали, где бы ни жили, своими верными и страстными воздыхателями. Всё здесь живёт, шумит, дышит, набирается сил, чтобы шагнуть в прекрасное будущее великой, необъятной страны. Двадцатый век, блестящий и весёлый, с его электрическими фонарями, трамваями, автомобилями, аэропланами, телефонными аппаратами и синематографом, век прогресса и надежд, ещё только начался. Что-то ждёт нас там, впереди, за таинственной ширмой грядущего? Которая из пружин в загадочном механизме истории, сложном и многообразном, заключающем в себе возможность выбора, сработает? Какие части, какие шестерни этого механизма заставит она вращаться? Чья воля, злодея или доброхота, сделает решающий ход? Заглянуть бы за эту ширму хотя бы одним глазком, хота бы на секунду, на одну маленькую, ничтожную секунду!

2