Чертова погремушка

Конец и начало

Дьявол исчез, а я осталась сидеть на пыльной острой траве. В своем персональном аду. Почему он именно такой – мой ад? Теперь я смутно припоминала, что когда-то очень давно читала книгу о жизни после смерти – воспоминания тех, кто пережил клиническую смерть. Некоторые говорили о горе, поросшей травой. Да ведь и Линка тоже об этом упоминала, а я тогда не обратила внимания. Наверно, этот образ так глубоко запал в мое воображение, что оно взяло его за основу для создания моего личного ада.

Но что же получается? Придуманный мною ад воплотился в реальность? Или, лишившись тела, я нахожусь внутри моего же разума?
Всю жизнь вокруг меня были люди – и в то же время я была одна. И после смерти ничего не изменилось. Просто люди исчезли из поля зрения как физические единицы. Всю жизнь я ждала чего-то, воспринимая повседневность как черновик настоящей жизни. Вот оно – то ключевое слово, которое не давало мне покоя, – «ожидание»! Да, я такая, говорила я себе, мне важен результат, а не процесс. Кто-то хочет секса с начала до конца, а кому-то интересен только оргазм. Кто-то любит дорогу, а кому-то хочется заглянуть за горизонт.
Я читала книгу, и мне, вроде бы, было интересно, но Царица ночи, которая всегда жила во мне, торопила: давай уже закончим эту и начнем другую. Ведь на свете столько интересных книг.
Я ела пирожное, и мне нравился вкус, но Царица ночи напоминала о том, что и пирожных на свете столько, сколько мне не сожрать за всю жизнь.
То, что было у меня, я никогда не считала сколько-нибудь важным и всегда завидовала другим – ведь у них было то, чего не было у меня. Не суть, касалось ли это чего-то материального или нет. И я успокаивала себя тем, что это не «черная» зависть. Ведь я же не желала другим ничего плохого. Просто хотела того, что было у них.
Костя смеялся надо мной и похабно шутил: что-то там в чужих руках всегда толще. Я обижалась.
«Скажи, Лена, а ты когда-нибудь бываешь довольна тем, что есть здесь и сейчас? – спросил Никита, когда мы сидели на берегу Вуоксы. – Ты всегда или вздыхала о чем-то в прошлом, или ждала чего-то в будущем. Для тебя просто нет настоящего, понимаешь?»
«Мы с тобой одной крови, Маугли, ты и я», – сказал дьявол. А в каждой шутке есть доля… шутки. Он ведь тоже был недоволен тем, что имел. Ангел света, ставший ангелом тьмы…
Как жаль, что человек не может не думать ни о чем. Даже после смерти. Тем более – после смерти.

Если б я хотя бы могла спать! Но я не спала. Я ходила и уже не обращала внимания на боль в ногах, которая стала привычной и как будто необходимой. Сидела, обняв колени, и даже приспособилась как-то лежать, не съезжая вниз. Я смотрела на небо, но это было слишком скучное небо – без солнца и облаков, абсолютно неподвижное. Как серый унылый потолок.

Я передумала все мысли, которые только могла выжать из своей стремительно тупеющей от безделья головы. Вспомнила по много раз каждое мельчайшее событие своей жизни. Пробовала мечтать – не получилось. Потому что даже самая безумная мечта предполагает хотя бы микроскопическую надежду на исполнение. Пробовала придумать себе альтернативные жизни – а что было бы, если… Но это оказалась равносильно мечтам.
Я декламировала стихи и рассказывала себе какие-то безумные сказки. Вот только петь не получалось. От слова совсем. Впрочем, не могу сказать, что я была сильно огорчена. Потому что Царица ночи, накрепко связанная в моем представлении с пением, тоже больше не появлялась.
Не появлялся и дьявол. Сначала я была этому рада, потом не очень. Ну хоть бы с кем-то поговорить. Правда, уверенности в том, что после такого разговора мне не стало бы еще хуже, не было.
Я чувствовала, что мозг засыпает. Ему просто было нечего делать, и он монотонно повторял одни и те же слова, пока они не превращались в бессмыслицу. Впрочем, бессмыслицу он тоже повторял, причем сознание от этого страдало и пыталось свернуться в точку. Ах, если бы у него это получилось! Но нет, это были всего лишь мгновения, когда я словно ныряла в глубину, а потом выныривала и обнаруживала, что твержу нараспев что-нибудь вроде «Агилатурамиланууууу». Впрочем, очень скоро я перестала говорить что-то вслух, потому что собственный голос стал меня пугать.
Не знаю, сколько прошло времени – наверно, нисколько или бесконечно много, потому что времени в аду не было. Так вот, через какой-то промежуток времени я все же стала мечтать. О том, что когда-нибудь превращусь в совершенно тупое, вполне растительное существо, которое ничего не хочет, ни о чем не беспокоится и ничего не помнит. Просто посмертно существует – если уж это так необходимо! – и совершенно этого не сознает.
Остатки здравого смысла возражали: это было бы слишком просто. Какой же это ад без мучений? Тут было какое-то противоречие. Или не было? Дьявол получил очередное пирожное, к которому моментально потерял интерес – ведь столько людей еще не попало к нему в когти! Ему наплевать, страдаю я или нет – как безумному коллекционеру, который даже и не помнит об экспонатах, которых с такой страстью добивался? Кто сказал, что в аду обязательно должны быть муки? Может, это место, где нет ничего – вообще ничего? Где всеми забытая душа начинает желать мук – хоть какого-то движения, а потом превращается… Во что может превратиться душа, не испытывающая ни малейшего чувства?

Сигнальная лампочка. Она снова замигала, и произошло это внезапно, когда мой разум, казалось, уже почти растворился в вязком болоте безвременья. По идее, он должен был с радостью уснуть, ведь он так этого хотел – но почему-то продолжал вяло сопротивляться.

Я встала, прошлась взад-вперед, сделала пару наклонов и приседаний, стараясь не сильно съезжать по склону вниз.
Когда я разговаривала с дьяволом в последний раз, что-то было не так. «Не так» было и до этого, но в тот раз все же было что-то такое… И я же ведь подумала, что обязательно должна поймать его на лжи. Я не знала, что это могло изменить, но все равно должна была. «Тот, кто может отличить мою ложь от правды, может усклизнуть», – так он сказал мне в больнице. Куда денешься из ада – но вдруг что-то изменится?
Я старательно вспоминала каждое свое и его слово, каждый его жест, усмешку. Я была так близко – как будто ломилась в закрытую дверь, за которой прямо на пороге лежит сокровище.
«Это ты… Ну, представь, что это ты. Кстати, это действительно случилось бы, если бы…»
«У меня есть программа, которая постоянно просчитывает все возможные варианты, удаляет то, что не произошло и уже не произойдет, и корректирует файлы с поправкой на вероятное будущее…»
Постойте-ка, постойте! Вот! Вот где он соврал! Я умерла, а это значит, что уже никогда не встречу этого плачущего ребенка. Неважно, подберет ли его педофил, или он вырастет, подастся в шахиды и взорвет автобус. Важно то, что наши с ним жизни никогда не пересекутся. А это значит, что дьявольская программа должна была удалить этот файл или изменить. И даже если дьявол специально сохранил его, чтобы показать мне, – все равно он соврал.
Но это еще не все! Само по себе это мне ничего не дает. Когда я умерла в прошлый раз, он показал мне себя в образе Христа, я не поверила, бросилась на него – и очнулась в больнице. Это была ложь. Я не поверила – и это меня спасло.
Больница… В больнице он сказал мне, что никакого рая нет и в «погремушке» мы видели всего лишь отражение божественной искры. А в последний раз заявил, что я видела в ней рай, созданный моим воображением. Нет, это не то. Тепло, но не совсем.
Стоп! Ведь и про ад он сказал то же самое – его создало мое воображение. Вот эту вот пыльную травяную бесконечную гору. Но ведь в тот раз я не умерла! Да, я была в коме, но кома – это не смерть. А если я не умерла, значит, не была и в аду. В тот раз. А в этот?
А что, если и в этот раз я не умерла? Что, если я опять лежу в больнице – без сознания, в коме? Но зачем все это?
А затем, что сам он не может лишить человека жизни. Такой вот парадокс. Человек может убить другого человека. А дьявол – нет. Формально, физически не может. Может только внушить мысли, которые приведут человека к смерти, и неважно, кто или что будет его орудием.
Ему не получить мою душу, пока я не умерла. Но он может держать ее здесь, между небом и землей, пока там не сочтут, что мое положение безнадежно, и не отключат меня от аппаратов. И вот тогда я окажусь в настоящем аду – совсем не таком, каким его вообразил мой разум.
Он заморочил мне голову тем, что нет абсолютного добра и зла, что это лишь субъективные оценки, что все относительно. Заставил поверить, что единственное имеющее смысл для человека – это его желания, потому что все, что ни делает человек, он делает только для себя. Мало того, дьявол вложил мне эти мысли в голову так хитро, что я приняла их за свои – потому что они соблазнительно похожи на правду. Очень похожи…
А еще он дал мне почувствовать тончайшее удовольствие лжи – то, которое сам испытывает, играя с каждым человеком. Ну что может быть страшного в безобидной, никому не вредящей и не мешающей, маленькой лжи, нашептывает он. И вот уже мы лжем – просто потому, что это проще, чем сказать правду. Это кажется безопасным. Это кажется интересным. Это становится привычкой и – да, становится изысканным наслаждением. Ведь зла вообще нет – так что же может быть плохого во лжи?