Черты эпохи в песне поэта (Жорж Брассенс и Владимир Высоцкий)

Кровожадность часто ищет поддержки у лицемерия и лжи. Дескать, кровь льется во имя высоких и благих целей, высокой идеи. И, как правило, чем беспощаднее бойня, тем возвышеннее сама идея, ее вдохновляющая, например идея всеобщего равенства людей. По дальновидному замечанию М.Е. Салтыкова-Щедрина, ради ее осуществления охотно практикуют насилие над личностью вплоть до истребления: «Казалось, что ежели человека ради сравнения с сверстниками лишают жизни, то хотя лично для него, быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо».

Ж.Б. отказывался признать необходимость или полезность таких жертвоприношений во имя чего бы то ни было, поверить в то, что они когда-нибудь смогут окупиться, что в них вообще есть какой-то прок. Его убеждение прямо противоположно тезису А.Н. Некрасова, считавшего, что «дело прочно, когда под ним струится кровь!»

И если по костям замученных и павших
Удобнее прийти к победе сил добра,
То после этих всех потех кровавых наших
Давно в земном раю нектар нам пить пора.

Да только век златой сулят нам ежегодно,

А боги жаждут вновь, опять труба ревет,
И смерть кружит, кружит все тот же хоровод…

В.В. представлял поколение, детство которого было изуродовано и обезображено войной. Ее неотступным присутствием наполнены самые ранние впечатления жизни:

…Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я — здоровый трехлетка —
На воздушную эту тревогу!

Да, не все то, что сверху, — от Бога, —

И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.

                              «Баллада о детстве»

Вместо возни в песочнице — совсем другие, недетские «игры».

И все же, надо полагать, не столько такие воспоминания подсказали ему правду об этой войне, сколько его особый дар впитывать в себя историческую память народа. Про эту войну за прошедшие с ее начала теперь уже почти полвека было у нас написано, сказано и спето много. Подавляющая масса этого словесного материала, как и продукции всех других искусств, служила в сущности одной главной цели — создать величественную картину крупнейшего мирового события и восславить нашу победу. Некоторые авторы (В. Некрасов, В. Быков, В. Гроссман, В. Войнович) показали войну такой, как они ее видели и понимали, а не такой, как принято было ее изображать. Сказанное ими внушает доверие. Слово В.В. вместило в себя больше, чем взгляд отдельной личности на громадный исторический факт. В нем зазвучало наконец свидетельство тех, кто вынес эту войну на своих плечах, знал всю правду о ней, но не мог ее открыто и прямо высказать.

Они не могли это сделать и потому, что не было дозволено, и потому, что с годами стали привыкать уже к той насквозь фальшивой версии, какая навязывалась официальной идеологией. Привыкали к знаменитым «десяти сталинским ударам», соглашаясь верить тому, что их и в самом деле было десять и что они и вправду сталинские. Привыкали не поминать и даже не вспоминать ни «котлы», куда попали сотни тысяч брошенных на произвол судьбы защитников отечества, ни миллионы оказавшихся в плену соотечественников, которых хозяева отечества лишили всякого попечения и тем самым обрекли на истребление врагом, а тех, кому довелось выжить, в награду за все переместили из упраздненных вражеских концлагерей в исправно действующие отечественные. Привыкали умалчивать о судьбе почти безоружных бойцов штрафных батальонов и воинов народного ополчения, которыми затыкали дыры на фронтах. Привыкали обходить стороной размеры потерь, вопрос о соотношении погибших на фронте и в тылу у нас и у врага или у союзников. Горделиво подсчитывая золотые звезды, алмазы и рубины на парадных мундирах «легендарных» маршалов, «стальных» и «несгибаемых» наркомов, привыкали умалчивать о другой арифметике — во что обходились народу победы этих полководцев и подвиги командиров военного производства.