Читаем Черты эпохи в песне поэта (Жорж Брассенс и Владимир Высоцкий) полностью

Черты эпохи в песне поэта (Жорж Брассенс и Владимир Высоцкий)

Всем живым ощутимая польза от тел:Как прикрытье используем павших.

«Мы вращаем Землю»

И нигде, ни в одном стихе, ни в едином звуке не слышно у него и отголоска того натужного молодечества, той придуманной, дешевой отваги, на которых замешана казенная батальная словесность. Никакого театрального или киногероизма, романтического подкрашивания смерти в бою. Смерть эта всегда безобразна и нелепа, как та, что настигла одного старшину:

И только раз, когда я всталВо весь свой рост, он мне сказал:«Ложись!…» — и дальше пару слов без падежей. —К чему две дырки в голове!»И вдруг спросил: «А что, в Москве,Неужто вправду есть дома в пять этажей?…»Над нами — шквал, — он застонал —И в нем осколок остывал, —И на вопрос его ответить я не смог.Он в землю лег — за пять шагов,За пять ночей и за́ пять снов —Лицом на запад и ногами на восток.

«О моем старшине»

И фронтовое увечье — вовсе не знак доблести, не предмет гордости, а беда, которую не избыть и к которой невозможно привыкнуть:

Жил я с матерью и батей На Арбате — здесь бы так! —А теперь я в медсанбате — На кровати весь в бинтах…Что нам слава, что нам Клава — Медсестра — и белый свет!…Помер мой сосед, что справа, Тот, что слева — еще нет.И однажды, как в угаре, Тот сосед, что слева, мнеВдруг сказал: «Послушай, парень, У тебя ноги-то нет».Как же так? Неправда, братцы, — Он, наверно, пошутил!«Мы отрежем только пальцы» — Так мне доктор говорил.

«Песня о госпитале»

Они воюют и гибнут на суше, на море, в воздухе. И в мирное-то время были они людьми подначальными, а тут и вовсе одно им оставлено право — умереть. И одна надежда — дожить хотя бы до завтра:

Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!«Попробуем, ладно, увидим, какой оборот…Я только подумал, чужие куря папироски:Тут — кто как умеет, мне важно — увидеть восход.

«Черные бушлаты»

Попадали туда и такие, кому была привычна другая война — против своих безоружных соотечественников, коих уморили они голодом, перестреляли и перемололи в лагерную пыль не меньше, чем удалось это сделать врагу. Они продолжали исправно вести эту свою войну и там. Но в отличие от однополчан не шагали, «как в пропасть», из окопа, за вражескими «языками» не ходили, а отсиживались в блиндажах, когда высовываться было опасно, и успевали прислушиваться к «языкам», понятным без переводчика, когда между боями случались передышки:

Судьба моя лихая Давно наперекос: Однажды языка я Добыл, да не донес, — И особист Суэтин, Неутомимый наш, Еще тогда приметил И взял на карандаш.Он выволок на свет и приволокПодколотый, подшитый матерьял…Никто поделать ничего не смог.Нет — смог один, который не стрелял.

«Тот, который не стрелял»

Но даже из этих «неутомимых» не всякому удавалось выходить сухим из воды:

У начальника Березкина —Ох и гонор, ох и понт! —И душа — крест-накрест досками, —Но и он пошел на фронт.Лучше было — сразу в тыл его:Только с нами был он смел, —Высшей мерой наградил егоТрибунал за самострел.

«Все ушли на фронт»

Ну а тем, над которыми такие березкины так гордо начальствовали, — им тоже давали возможность умереть геройски, только перед смертью не могли они написать «считайте коммунистом»:

У штрафников один закон, один конец:Коли, руби фашистского бродягу,И если не поймаешь в грудь свинец —Медаль на грудь поймаешь за отвагу.

«Штрафные батальоны»

Перейти на страницу: