Черты эпохи в песне поэта (Жорж Брассенс и Владимир Высоцкий)

Повествуя без всяких прикрас и умолчаний о скупых на радости и щедрых на бедствия и лишения судьбах соотечественников, поэт не предлагает им простых объяснений причин их затянувшегося неблагополучия. Он не приписывает его воле злого рока, невзлюбившего Россию. Коварство и жестокость иноземных пришельцев, алчность, лютость и тупоумие собственных властителей не свалились на эту несчастную страну попущением сил небесных. Во многом, если не в главном, повинны сами страдальцы. Из-за своей беззаботности, лени, всегдашней готовности избавиться от бремени размышлений и решений и уступить его не тем, кто видит и говорит им горькую правду и взывает к их совести, а тем, кто, обольстив их звонкой ложью, заманчивыми посулами, загоняет их, как скот, в загон, а потом с помощью бдительных пастухов и свирепых псов поступает с ними как заблагорассудится. Исполненная поэтической мощи и музыкальной гармонии горькая притча «Жил я славно в первой трети» дает точнейшую клиническую картину застарелой российской болезни — почти невероятной беспечности, привычки надеяться на кривую, которая в крайнем случае вывезет. Сколько сласти и неги в таком бездумном житье-бытьe! —

Жил я славно в первой трети
Двадцать лет на белом свете —
                                               по учению,
Жил безбедно и при деле,
Плыл, куда глаза глядели, —
                                           по течению.

Заскрипит ли в повороте,

Затрещит в водовороте —
                                      я не слушаю.
То разуюсь, то обуюсь,
На себя в воде любуюсь —
                                       брагу кушаю.

Но такое счастье слишком долго длиться не может, и в свое время вступает в дело «нелегкая»:

И пока я наслаждался,
Пал туман, и оказался
                                в гиблом месте я…

Следует обычная расплата за неумеренную тягу к покою и нежелание видеть, что кругом происходит:

Взвыл я, ворот разрывая, —
«Вывози меня, Кривая, —
                                      я на привязи!
Мне плевать, что кривобока,
Криворука, кривоока, —
                                    только вывези!»

                              «Две судьбы»

Герой этой кошмарной притчи, протрезвев и поднатужившись, из передряги с грехом пополам выбрался. Но надолго ли запомнился урок? Не появится ли вскоре опять соблазн положиться на кривую?

В сказках, притчах и побасенках В.В. мы встречаем зарисовки, напоминающие картины из «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Жизнь замешана на бессмыслице, нелепости, и все настолько привыкли к ней, так приноровились к неистребимой нужде и тупому беспутству, что, кажется, ничего иного им и не надо:

Тра́ву кушаем,
Век — на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели.
Да еще вином
Много тешились, —
Разоряли дом,
Дра́лись, вешались…

Свой дом сами же и разоряли. Оттого он и стал таким:

…Кто ответит мне —
Что за дом такой,
Почему — во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился…
Али жить у вас
Разучилися?

                              «Старый дом»

Настоящей жизни словно и не стало вовсе. Вместо нее — какая-то беспробудная спячка или пьяный угар. Чуть ли не вся эта «голубая, родниковая, ржаная» страна «раскисла, опухла от сна». А тем ее сынам, кому нестерпимо это видеть, — им, как всегда, одна надежда — на чудо:

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, —
Если до́ крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами —
Чтобы чаще Господь замечал!

                              «Купола»

На что еще надеяться, когда едва ли не все взрослое население «сонной державы» никак не может да и не хочет протрезветь? Поэт, которого не обошла стороной эта постыдная общероссийская беда, сказал о ней яснее и суровее, чем кто-либо другой из русских художников. Слишком многие из его персонажей предстают перед нами в той или другой степени опьянения. Один слегка навеселе, иного томит похмелье, третий ушел в запой, а иной уже дошел до белой горячки. Череду дней и ночей, недель, месяцев и годов заменила последовательность попоек, похмелий, временных и неполных отрезвлений и новых попоек. И хотя вопреки суеверию приверженцев «огненной воды» никакого настоящего облегчения она им не приносит, расставаться с ней они не желают, им это и в голову не приходит:

Однажды выпиваю — да и кто теперь не пьет!…

                               «Невидимка»

В самом деле, кто?

Пьют шахтеры, расслабляясь после тяжкого труда в забое:

Сидели, пили в разнобой
«Мадеру», «старку», «зверобой»…

                               «Случай на шахте»