Червивое сердце

Дорогу к домику на Болотах я нашёл сразу. Я всегда очень хорошо запоминал пути. Отец обычно удивлялся этому и говорил, что, должно быть, это у меня от матери, потому что сам он не любил и не хотел путешествовать. Отец родился в нашем сонном Доллине и никогда из него не выезжал, даже на Праздник Середины Осени в Столицу, где хоть однажды побывали, наверное, все жители Королевства Золотых птиц. Отец говорил, что человек должен жить там, где родился, и тогда он будет похож на дерево с глубокими корнями и доброй кроной. Судьба же сама найдёт его, как нашла отца моя мама. Но я, всё чаще задумываясь о своём будущем, не видел его в Доллине. Да и мама моя, похоже, думала иначе, чем отец, если пришла и отыскала его. Видимо, кто-то должен ждать, а кто-то идти вслед за судьбой. Вот только как оно правильнее, кто знает? В итоге моей мамы нет, отец одинок, и у них появился я — уродец. Есть ли другой способ прожить жизнь? Пойти иной дорогой, не той, что шли родители? Или смотреть со стороны всегда проще, чем попытаться понять их?

В этот раз Стелли так торопилась к нашему домику, что даже не обращала внимания на цветы, которые переливались всеми цветами радуги. Я же краем глаза заметил болотного духа, который наблюдал за нами, спрятавшись среди кочек. Это была очень редкая встреча — говорили, что болотных духов может увидеть не каждый. Но о том, что сулила такая встреча, во мнениях сойтись рассказчики не спешили. Одни утверждали, что она обещает несчастье, другие убеждали, что увидеть болотника — большая удача, а третьи поговаривали, что болотный дух указывает на спрятанные сокровища. Впрочем, насчёт последнего я сомневался: мало найдётся дураков прятать своё золото в Болоте. Так что оставались несчастье и удача. Я не рискнул выбирать, а потому на всякий случай не сказал Стелли, что увидел болотника. Если он приносит несчастья, то пусть её они не коснутся. Болотник мигнул похожими на лягушачьи глазами и улыбнулся мне. Он знал, что я его вижу.

— Домик, — взвизгнула Стелли так, что болотник подпрыгнул. — Мир, пойдём быстрее! — закричала она и рванулась вперёд.

Едва девочка сделала шаг в сторону от тропы, как трясина под ней прогнулась, чавкнула и открыла свой старушечий беззубый рот. Стелли провалилась по грудь и яростно забилась, пытаясь вырваться, из-за чего ушла ещё глубже в болотную жижу. Музыка Болот сделалась громче, торжественней, цветы вдруг разом стали розовыми.

— Не шевелись! — закричал я, озираясь по сторонам и пытаясь найти хоть что-то, за что девочка могла бы уцепиться. Как назло, поблизости ничего не оказалось. Словно топь разом втянула в себя все кривые деревца и кустарники, которые ранее в изобилии встречались то тут, то там.

«Не вмешивайся, не вмешивайся», — зазвучало со всех сторон. Раньше я никогда не понимал голоса Болот: они сливались для меня в одну чудесную мелодию, — но сейчас кто-то звонко напевал: «Не вмешивайся, Мир, не вмешивайся».

Машинально я подумал: очень плохо, что Болота знают моё имя, это значит — они заметили меня, запомнили и посчитали своей частью.

Стелли больше не билась, она с ужасом смотрела на меня.

— Мир, — прошептала она. — Мир, я утону? Болота меня заберут. Они не дадут тебе возможности спасти меня. Уходи, я вовсе не хочу, чтобы у нас была такая общая судьба.

«Не беспокойся, не беспокойся, — пели Болота, — так будет лучше, так будет лучше».

Стараясь не слушать ни Болота, ни Стелли, я бросил под ноги соли, чтобы нежить не могла мне помешать, сорвал со спины лютню и, упав животом на тропинку, осторожно пополз вперёд, толкая перед собой инструмент. Когда гриф почти достиг Стелли, я также шёпотом, как она, сказал:

— Давай же, сделай рывок и вцепись в лютню обеими руками. Не бойся, я не отдам тебя Болотам. Ни за что. Верь мне.

Стелли рванулась из липкой грязи отчаянно и зло и вцепилась в инструмент. Я попробовал почву под собой, встал на колени и потянул со всей силы, на которую был способен. Мне казалось, что я играю в перетягивание с кем-то, спрятавшимся там, внутри Болот. Я боялся, что он будет сильнее, но, в отличие от него, я не мог допустить даже мысли о том, чтобы потерять эту девочку. Никого и никогда я не подпускал так близко к своему сердцу, как её. Если раньше слово «друг» было для меня набором букв, то теперь я знал, что оно означает. И я вытянул Стелли из трясины, буквально на пределе своих сил.

Тяжело дыша, мы лежали голова к голове и молчали. Затем Стелли произнесла:

— Спасибо.

— На здоровье, — буркнул я и вдруг рассмеялся.

И Стелли засмеялась в ответ. Мы лежали на болотной тропинке и хохотали как сумасшедшие, радуясь тому, что всё страшное уже позади.

Насмеявшись вдоволь, я поднялся, осмотрел лютню и присвистнул:

— Есть в этом происшествии и нечто хорошее, можно лютню дальше не тащить. Инструмент умер.

— Тебе влетит?

— Ты забыла, что мой отец лютье́? Да он даже не заметит, что одним инструментом стало меньше.