Червивое сердце

Иногда музыку приходила послушать и Лаки. В эти моменты я мог расслабиться, и мелодии мои становились добрее. Впрочем, хозяин в присутствии дочери тоже делался мягче. Дук любил свою Лаки и был готов на всё, чтобы дочь чувствовала себя счастливой. Но, похоже, у них были слишком разные понятия о счастье. Иногда я встречал Лаки, когда она скользила по коридорам замка. Хрупкое, невесомое создание с иссиня-чёрными волосами и прозрачной белой кожей, она больше походила на привидение, чем на живое существо. Она всегда была одна — гуляла ли в саду или сидела в библиотеке. Я часто наблюдал из окна своей комнаты, как девочка бродит по тропинкам среди клумб, останавливаясь у розовых кустов и вдыхая их аромат. Она никогда не срывала цветов, мне это очень нравилось. Иногда я замечал её с книгой в беседке — и всегда хотел узнать, что же она там читает. Я очень обрадовался, когда однажды Лаки попросила сыграть только для неё. Больше всего в замке меня тяготило одиночество, хотелось найти друга. Дэмон шепнула мне:

«Это твой ключик к свободе, Мир. Не упусти возможность».

От этого совета мне стало противно, но я не стал перечить: пусть говорит, что хочет, — главное, она не против нашей дружбы с Лаки.

Мелодии, которые сочинила Дэмон для Лаки, были сотканы из шелеста книжных страниц, пения птиц, аромата роз и нежности, такой пронзительной, что мне самому хотелось плакать. Я вспомнил Стелли, наш поцелуй, клятву и Болота. И вдруг забыл то, что напевала мне Дэмон, и заиграл сам. С мелодией из моего сердца изливались мои чувства. Лаки смотрела на меня огромными тёмными глазами и, кажется, забывала дышать. Когда я доиграл, она встала и молча ушла, не в силах произнести ни слова.

— Ей не понравилось? — В отчаянии я чуть не бросил лютню. — Я опять всё испортил?

«Нет, в этот раз ты перестарался», — рассмеялась Дэмон и больше ничего не стала объяснять.

С каждым днём мы с Лаки проводили всё больше времени вместе. Я играл ей на лютне, она приносила мне книги, которые я с упоением читал. Хотя все они были полны только сказочных героев, эти книги были дверью в другой, свободный мир. Я понимал, что Лаки, как и я, хочет вырваться из этого замка, но шансов у неё было ещё меньше. Ей некуда было идти, у неё не было друзей, и она ничего не умела. На свободе она бы почувствовала себя райской птичкой в зимнюю стужу. Для Лаки другой судьбы не существовало. С самого рождения она была обречена на вечную клетку. Глядя на неё, я думал, что дети бедняков намного счастливее этой девочки, которая ест на золоте и спит на шёлковых простынях. У них была возможность изменить свою жизнь, у Лаки её не было.

Мне хотелось доставить девочке хоть немного радости — и я играл на лютне, придумывал смешные истории, гулял с нею. Часто я пел для Лаки, — обычно это были старые баллады о любви. Я видел, как при звуках моего голоса глаза её начинали сверкать, а щёки розовели, когда я пел ей о влюблённых. Я радовался, что могу сделать её более живой и хоть немного счастливой. Эти моменты с Лаки были радостью и для меня тоже, потому что общение с её отцом порою приводило меня в ужас, а сыгранные для Дука мелодии ранили не только мои пальцы, но и сердце. Однажды, после того как я сыграл для Дука одну из самых кровавых мелодий, мои нервы не выдержали. Я бежал из замка и спрятался в парке, где рыдал, упав прямо на землю. Там меня и нашла Лаки. Она опустилась рядом со мной и положила мою голову себе на колени. Я свернулся, как больной пёс, чувствуя, что она осторожно поглаживает меня по волосам.

— Что случилось? — Голос Лаки был встревоженным и звонким. — Что с тобой, Мир? Почему ты плачешь?

Что я мог ей ответить? Рассказать, что её отец — чудовище? Я уже сделал так однажды и едва не потерял друга. Что будет, если я потеряю Лаки — единственное пятнышко света в этом замке? Что, если я сам загашу этот свет? Разве я смогу простить себе это? Нет. Никогда. И я молчал, стараясь побороть слёзы.

— Тебя обидел мой отец, он бывает жесток…

— Нет. — И мой ответ был истинной правдой. Ведь лично меня Дук никогда не обижал. Напротив, он всегда по-своему был добр ко мне.

— Ты скучаешь по кому-то?

— Да, — ответил я, и это тоже была правда. Я скучал по отцу, скучал по Стелли.

— Как я завидую этому кому-то, — вздохнула Лаки, — по мне никто никогда не будет скучать.

Забыв о собственных бедах, я поднялся с её колен.

— Лаки, я буду скучать, если мы расстанемся.

— И заплачешь вот так вот от боли, потому что меня не будет рядом? — Она смотрела на меня глазами раненого зверя.

— Да, Лаки, заплачу.

Она некоторое время молчала, затем поднялась и поманила меня за собой:

— Пойдём, я хочу тебе кое-что показать.