Чешская рапсодия

— Ребята, не могу забыть, как построилась наша дивизия на пустыре за Тамбовом, когда к нам приехал Подвойский и говорил с нами, как со своими. Его спокойное лицо с бородкой я никогда не забуду. Всего я, правда, не расслышал, но оратор он хороший, надо отдать ему справедливость. Не понимаю только, почему он сразу обратился к нам, чехословакам, хотя там были и русские и украинцы. «Я знаю вашу историю, — говорил Подвойский, — вашу вечную борьбу против германцев, исконных врагов ваших». Почему он говорил именно об этом? Ведь мы революционное войско. Красному командованию мы нужны для борьбы с белогвардейцами, и я иду в бой беспрекословно. Зачем же говорить о немцах, когда мы воюем не против них?

— Пруссаки вытаптывают в России все, что зелено, — сказал Долина.

Ганза сердито повернулся в его сторону — он хотел ответить Конядре, но Долина перебил его мысль.

— Эй ты, башка зеленая, — буркнул Ганза, сверкнув глазами. — Не желаю я этого слушать! А Подвойский мне понравился, он молодец! Начдива нам привез, а больше нам ничего и не надо.

— Да что ты ершишься, Аршин? — вспыхнул Ян Шама. — Подвойский образованный человек, значит, может что-нибудь знать и о чешской истории. Мне лично приятно было слушать, что он говорил. Разве он не прав, что теперь у нас есть возможность отплатить немцам? Заодно и за то им всыплем, что они так подло нарушили мирный договор с советским правительством.

— Так почему нас не посылают на них? — вскричал Конядра.

— Э, брат, ты все еще рассуждаешь как дружинник! Подвойский — это тебе не Троцкий. Тот без конной охраны шагу не ступит, а смеяться и вообще не умеет. А у Подвойского глаза добрые, как у матери.

— Тот русский чех, Голубирек, командир второй роты, не очень-то хвалит Троцкого, говорят, странный у него характер, — вставил Войта Бартак. — А мне хочется Голубиреку верить.

Завязался разговор о Троцком. Толком никто ничего о нем не знал, в том числе и Бартак. Слышали только от русских — Троцкий сорвал мирные переговоры с немцами.

Вагон громыхал и трясся по рельсам, местами кое-как исправленным после налетов белогвардейцев. Бартак, Шама и Петник смотрели в унылые полустепные просторы.. Перед станцией Филоново поезд остановился. Город был еще далеко, на неровном горизонте рисовались лишь контуры крыш и труб.

— Видно, опять нет дров для паровоза? — усмехнулся Петник.

— Пойду, ребята, взгляну, в чем там дело, приготовьте карабины, — сказал Бартак и выпрыгнул на полотно.

Шама и Петник тоже вышли, но остановились у вагона. Вскоре из всех вагонов высыпали добровольцы, не понимая, что случилось. Из теплушек пехоты воинственно торчали стволы пулеметов. У штабного вагона стояло трое конных с красными звездами на фуражках. Бартак подбежал, когда они уже прощались, с Вацлавом Сыхрой, начальником эшелона.

С батальонным командиром Сыхрой Войта Бартак познакомился еще в Тамбове, у командира полка Книжека, и узнал тогда, что до войны Сыхра был учителем в школе национального меньшинства в Брунтале — в родном местечке матери кадета; так молодые люди и подружились. Сыхра задумчиво дергал свои светлые усики, но, увидев Бартака, оживился и кивнул ему. В куне Сыхры сидел командир второй роты Голубирек, о котором так уважительно говорил Бартак в теплушке кавалеристов, Коничек из первой роты и командиры некоторых взводов. Все они, как и Бартак, поспешили сюда, когда поезд остановился. Сыхра прикрыл за собой дверь и, опоясавшись ремнем с тяжелым пистолетом, сказал:

— Плохие вести. В полдень здесь проезжал один наш эшелон с оружием и боеприпасами, на него напали казаки, перебили охрану, а эшелон ограбили. Товарищи, испытание огнем нашего полка начинается. Приказываю привести в боевую готовность обе роты и кавалерийский эскадрон. Если понадобится, пробьемся в Царицын с боями. Скажите об этом добровольцам, товарищ Голубирек, и вы, товарищ Коничек. А ты, Бартак, со своим связным переберешься ко мне. С твоими кавалеристами останутся Долина и Конядра. Только пусть усилят охрану лошадей.

Сыхра рубил фразы, словно никогда ничего иного и не делал, как только командовал боевым батальоном. Молодых командиров рот успокаивало смелое выражение его глаз и волевая линия его профиля.

— Что там такое, Войта? — нетерпеливо спросил Беда Ганза, когда кадет вернулся.

Бартак рассказал, что знал. Назначив Долину своим заместителем, он немедленно ушел в штабной вагон.

— Близится час твоей мести, Беда, — подсмеивался Шама. — Зубы наточил? Если нет, беги скорей к кузнецу!

Ганза осклабился, утер ладонью нос и стал проверять затвор карабина. Остальные смеялись, но смех был не очень веселый. Что, если из степи нагрянет превосходящая сила казаков? Матей Конядра объявил, что пойдет к своему коню. Несколько красноармейцев последовали за ним. Даже приказывать нет нужды, улыбнулся про себя Долина. Но не страх ли их мне помогает?

Поезд тронулся, и у всех камень с души свалился. Бойцы оживились, и Ганза начал рассказывать потрепанный анекдот про царя Николая и Распутина. Добровольцы уселись в кружок, встречая громким хохотом ядреные словечки.