Чешская рапсодия

— С час назад. Мы как раз ею восхищались. Вот, должно быть, смелая баба!

Тут Ганза заметил вдруг, что Черкешенка, высоко подняв голову, прошла мимо них. Впереди нее шагал костлявый хмурый мужчина. Ганза толкнул Бартака под бок. Тот что-то проворчал в ответ, но из-за шума нельзя было разобрать, что именно.

— Заведи моего жеребца в загон, — приказал потом Бартак Петнику, а сам пошел к вагону Сыхры. Ганза иногда завидовал пружинистой походке и стройной фигуре Бартака, но сейчас он проводил его теплым взглядом. «Буду держаться его, — сказал он себе, — парень моложе меня, но я у него многому могу научиться». Бедржих оглянулся.

Станция — настоящий военный лагерь. На перронах торчат гражданские с узлами у ног. Все они куда-то торопятся и среди солдат чувствуют себя неважно. Останавливают железнодорожников, расспрашивая, когда пойдет нужный поезд. Этот мир, однако, не привлекал Аршина — куда ни глянь, всюду красноармейцы, молодые, старики, рабочие с фабрик, казачьи сынки, странные люди непонятных профессий, женщины с подоткнутыми юбками. Вот это удовольствие для глаз! Беда Ганза — колесник и кучер, он оценивает человека по тому, как тот берется за работу, ну, а из всех этих людей в полувоенной одежде он доверяет только тем, у кого красные звездочки или ленточки на шапках. Не нравится Ганзе команда бронепоезда. Слишком разношерстна она, какое-то сборище шутов. Одеты кто во что горазд, пулеметные ленты — по-матросски крест-накрест на груди, словно боятся щекотки. Вот ребята из заамурских кавалерийских эскадронов Ганзе куда приятнее. Шапки заломлены набекрень, как гребешки у молодых петухов, да они и есть молодые петушки. Видал он их в Тамбове на учении — видно, седло было их колыбелью.

Бедржих высморкался, вытер пальцы о штаны. Ох, этот проклятый насморк — наследие Максима!

* * *

Ранним пасмурным утром дивизия Киквидзе возвращалась в Филоново. Впереди шел бронепоезд. Маруся стояла на платформе впереди паровоза, лишь до пояса прикрытая запасными рельсами и шпалами, из-за которых торчал ствол трехдюймовой пушки. Лицо у Маруси словно спелый ранет — такое сравнение нашел певец Костка. Кобура с пистолетом на офицерском лакированном ремне так и блестела новизной. Вокруг Маруси на рельсах и шпалах сидели ее живописные подчиненные. Они держались вызывающе и воинственно, насмешливо покрикивая красноармейцам, которые смотрели, как они отъезжают, и, видно, просто для развлечения стреляя в воздух из самозарядных винтовок. Именно о такой винтовке мечтал Аршин, Вагоны позади паровоза тоже были загружены саперным материалом, и на каждом — станковый пулемет. За бронепоездом, в километровых и больших интервалах, двигались остальные эшелоны. Штабные вагоны Киквидзе распорядился прицепить к первому эшелому с чехословаками, начальником которого назначил комбата Вацлава Сыхру.

Комиссар Кнышев на ходу вскочил в вагон к Бартаку, оступился, упал ладонями на пол, но тотчас поднялся на короткие свои ноги и стряхнул пыль с черных вельветовых брюк.

— Говорят, у вас чай хорош, — весело сказал комиссар. — Не угостите, товарищи?

Помятый самовар давно стоял на чугунной печке, и вода в нем приветливо булькала. В чайнике был заварен черный чай. Ян Шама нацедил в чашку.

— Натуральный китайский, сто раз заваренный, — шутя сказал Шама, мешая чешские слова с украинскими.

— Лучше, чем никакой, — засмеялся комиссар. Когда он смеялся, шрам его почти исчезал в глубокой складке от виска к подбородку. Он сел на лавку около Бартака и стал ждать, когда чай остынет. Что за люди эти чехи? Еще Шевченко восторгался ими, особенно их Яном Гусом. Кнышев оглянулся по сторонам, как будто хотел запечатлеть в памяти все тридцать лиц этих молодых ребят, среди которых двадцатипятилетний Аршин Ганза был, вероятно, самым старшим.

— Вот зашел к вам, хочу знать, как вы себя чувствуете в моей стране, сыновья мировой революции, — сказал Кнышев, отхлебнув чай. В глазах его горели огоньки, теп-ые и пронзительные, а усы под толстым носом добродушно ерошились. — Меня вы, пожалуй, уже приметили — по шраму. Это у меня для того, чтоб в темноте на ощупь узнавать, где у меня левая сторона. А пометил меня казак братской сабелькой. Не успел вовремя увернуться, ну да ладно, по крайней мере могу послужить вам предостерегающим примером. Родом я из Харькова, по профессии печатник, ничего особенного, но на коне удержусь, не сомневайтесь. — Он засмеялся, будто его развеселили собственные слова. — Нет ли среди вас моих коллег? Нам печатник нужен для дивизионной газеты.

Чехословаки улыбались, вопросительно переглядывались и молчали. Таким дружеским тоном Кнышев еще с ними не разговаривал.

— Ищите, товарищ комиссар, — сказал Бартак, — найдете среди нас много специалистов: кузнецов, котельщиков, слесарей, а больше всего из деревни. Матея Конядру вы знаете, он окончил гимназию и два семестра медицинского факультета. Есть за ним и отягчающее вину обстоятельство — женат. Но о продолжении рода он уже позаботился.

— Вы ведь тоже студент? — спросил комиссар.