Чешская рапсодия

— Придется немножко попартизанить! — воскликнул он недовольным хрипловатым голосом. — Я сам буду руководить операцией. Вы поняли, товарищи? Нарком на нас надеется, Царицын тоже. Нам хоть и придан бронепоезд, но полагаться нужно прежде всего на самих себя. У кавалеристов работы будет больше всех. Мы должны быть готовы к жестоким боям! В нашем распоряжении лишь один надежный механизм — собственное сердце!

Командиры кавалерийских полков, совсем еще молодые, словно из сухожилий сплетенные ребята, ерзали на табуретках, напряженно слушая, что говорил им Киквидзе о тактике партизанской борьбы. Понимаем, повторяли они. Исполним, отвечали комиссары. Вид у них был не такой уж воинственный, но начдив был ими доволен. Вдруг он обратился к Книжеку:

— Чехословацкий полк подчиняется непосредственно мне. Как ваш кавалерийский эскадрон? Сумеют чехи приноровиться к нашим седлам?

Книжек вытянулся:

— Так точно! Мои кавалеристы в большинстве драгуны. Здесь их командир, Войтех Бартак. Он был гусарским офицером.

Войтех Бартак вскочил — сабля стукнулась о голенище — и стал как вкопанный. И тут сказалась грузинская натура начдива: он так посмотрел в глаза Бартака, что тому показалось, будто взгляд этот распахивает ему грудь.

— Я уже слыхал о вас, товарищ, и надеюсь, мы поймем друг друга, — сказал Киквидзе и обратился к комиссару Чехословацкого полка, затянутому в кожанку.

— Ну, а вам, товарищ Кнышев, мне нечего объяснять. Полк впервые идет под казачий огонь. Я, правда, видел чехов в бою у киевского моста и под Харьковомг видел± как они вцепились в немцев, но психологически атака казаков совсем другое дело. Обратите особое внимание на товарища Бартака.

Комиссар только головой кивнул. Он понял все по одному взгляду Киквидзе.

Командиры стали расходиться, но начдив задержал Бартака и подвел его к карте на стенке вагона — она закрывала целых два окна.

— Вот тут мы, — сказал Киквидзе, показывая на карте вместо указки длинным тонким кинжалом с инкрустированным черенком, — Мне нужно знать, занята ли эта высотка казаками. Это всего в трех верстах отсюда, но черт его знает... Поедете один, чтоб не привлекать внимания. Конь у вас хороший? — Лицо начдива сейчас доброе, и Бартак слушает со всем вниманием.

— У меня пятилетний адаевский киргиз, — ответил Бартак.

— Хорошо выбрали. Ну, возвращайтесь благополучно, орел!

Бартак поспешно ушел, а Киквидзе вернулся к карте. Поводив тонким лезвием кинжала по линии железной дороги между Царицыном и Алексиковом, он воткнул кинжал в стол, вынул из кармана гимнастерки сухарь и, грызя его, подумал: «Застать себя врасплох я не позволю!»

Он подошел к двери соседнего отделения и позвал заместителя.

В эшелонах было оживленно. Из Царицына прибыл бронепоезд. Паровоз находился в середине, состава, а в голове и в хвосте поезда были платформы с материалом и инструментом для починки колеи. Посредине головной платформы, в проходе между штабелями рельсов и шпал, стояла начальница бронепоезда. Одета она была в черкеску — вот-вот пустится в пляс! — и на ее широком смуглом лице было написано легкое женское пренебрежение ко всему, что ее не касалось.

— Смотри, — улыбнулся Петник, обращаясь к Ганзе, — хороша, правда? Не хочешь, Беда, встретить ее поцелуем? Сделал бы я это за тебя, да брюнетки не в моем вкусе, а ты на нее глядишь, как на теплую колбасу из свиных потрохов.

Ганза метнул в приятеля ледяной взгляд. Вытерев пальцем нос, он отрезал:

— Я на ее пистолетик смотрю — двенадцатизарядный!

Не очень-то мне хочется получить все двенадцать пуль разом. К тому же она анархистка, и под ее началом чуть ли не втрое больше людей, чем у нашего начдива, так что поцелуев у нее может быть столько, сколько она захочет.

— А разве анархисты позволяют командовать собой? — засмеялся певун Костка. — Пулпан говорит, зсерка она. И вообще, знаешь, анархисты объявили женщин общей собственностью, как же они тогда сделали ее своим командиром?

— А что? Может, это они нарочно.

Беда не договорил: бурей ворвался к ним Бартак. Расседлав жеребца, он положил оружие на полку и скребницей начал чистить коня. Петник и Ганза принесли солому, свили в жгуты и стали помогать Бартаку. Им очень хотелось услышать, с чем он вернулся, но спросить не решались. Беда посапывал носом. Вот уже почти год, как он наблюдает за этим чернокудрым молодцом. Бывший офицер, теперь их командир, а сам чистит коня, даже когда падает от усталости. Неужели у его отца в Чехии всего-то и хозяйства, что корова в плуге? А парень разбирается в лошадях, словно с детства кобыльим молоком вспоен. Или в офицерской школе выучился?

— Что же дальше? — вырвалось у Ганзы, снедаемого нетерпением.

— Казаки поблизости, — коротко сказал Бартак. — Скажи ребятам, пусть смажут карабины.

Аршин хотел было еще что-то спросить, но ему помешал внезапный шум: кавалеристы заспорили из-за какой-то подмененной шашки, причем особенно выделялся голос Шамы.

— Когда прибыла Маруся? — спросил Бартак.

— Какая Маруся?

— Та, что на бронепоезде. Она привезла начдиву гостя из Царицына.