Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела

Вторжение 1968-го, перевернувшее в ЧССР представления о советской военной мощи и дружбе с русскими, принесло новую нумерологию: 1945+23=1968. Стрелки исторических часов двинулись в обратную сторону. В представлении большинства чехов из гения освобождения танк-23 стал знаком оккупации. Поэтому вскоре после «бархатной революции», покончившей и с кремлевским влиянием, и с чехословацким коммунизмом, молодой актуальный художник Давид Черны выкрасил ИС-2 м в розовый цвет. Теперь эта 65-тонная махина стоит в Военно-техническом музее в Лешанах. Так вот и расходится московское и пражское понимание истории: для чехов нет понятия «вечная благодарность», коли братская помощь обернулась оккупацией.

Послевоенная признательность Праги Москве, кстати, получила и вполне материальное измерение: Чехословакия по воле Иосифа Сталина уступила СССР 12 тысяч квадратных километров территории Подкарпатской Руси с полумиллионным населением (теперь Закарпатская область Украины). В 1955 году в Праге торжественно открыли благодарственный памятник товарищу Сталину. Крупнейшую в Европе того времени скульптурную группу весом в 17 тысяч тонн, сложенную из 32 тысяч каменных фрагментов (их свезли из разных краев республики), поставили на Летенской площадке на высоком левом берегу Влтавы, прямо на месте только что построенного и по такому случаю снесенного футбольного стадиона Slavia, в честь десятой годовщины освобождения города Красной армией: «Народ Чехословакии — своему освободителю». За 15-метровой фигурой Сталина, словно выстроившись в очередь, стояли высеченные из гранита представители двух братских народов: советского (рабочий, ученый, колхозница, красноармеец) и чехословацкого (рабочий, крестьянка, новатор, воин). Всего через несколько месяцев после открытия монумента, строительство которого обошлось в 140 миллионов крон, на ХХ съезде КПСС был осужден культ личности Сталина. В 1962 году, накануне празднования 45-летия Великой октябрьской социалистической революции, летенский памятник поэтапно взорвали, вероятно, еще и следуя совету советских друзей. Конструкции цоколя и бетонные подземные помещения сохранились до сих пор, там придумывают то рок-клуб, то радиостанцию, то хипстерское кафе, но вообще-то все постепенно приходит в негодность.

На месте гранитного истукана теперь высится Пражский метроном с 20-метровой стрелой, которую красят то в красный, то в зеленый, то в серебряный, то в жемчужный цвет. Уже три десятилетия метроном, сто́ит его включить, невозмутимо и бесшумно отсчитывает равные промежутки времени: девять секунд налево, потом девять секунд направо, потом снова, снова и снова. Создатели устройства уверены, что кинетическая энергия метронома экстатическим образом соединяет чешские прошлое, настоящее и будущее. Но с практической точки зрения движение этого маятника не имеет никакого смысла, ведь пражская машина времени всего лишь символизирует биение его пульса и неумолимость его бега.

Все без исключения чехи моего поколения, по идее, должны говорить или хотя бы понимать по-русски, потому что на протяжении четырех социалистических десятилетий русский язык важным предметом входил здесь в школьную программу. Ну да, кое-кто действительно говорит, некоторые действительно понимают, но те, кто считает русский языком не освободителей, а оккупантов, иногда не желают на русском объясняться и русский понимать, даже если когда-то учились в школе на отлично. Есть и среди моих чешских знакомых люди, не включившие Россию в свою географическую карту. Театральному режиссеру Яне Свободовой было шесть лет, когда в Прагу вошли советские танки. «Человек, конечно, не помнит, что с ним происходило в таком раннем детстве, — говорит она. — Но я много лет была лишена возможности принимать самостоятельные решения о своем будущем так, как это сегодня делают молодые люди. Моего отца исключили из компартии, и в этот момент передо мной захлопнулись двери свободного выбора. Мы не могли поступить в гимназию, получить высшее образование по своему желанию, не могли сами решить, чем будем заниматься. В моих бумагах было написано, что отец не одобрял приход советской армии». Другой мой знакомый выразился короче: «Никто уже не вернет нам двадцать лет жизни».