Честь дороже славы

11 апреля. Ночуем на лесной поляне, недалеко от горного перевала. Еще светло, но солнце уже за острыми заснеженными вершинами и становится холодно. Хотя одет я по-зимнему, прошлую ночь так замерз, что ни на минуту не сомкнул глаз. Днем было солнечно, хорошо. Ко мне в попутчики напросился, сбежав от капитана-хозяина, Милан. Серб подружился с Пьером в плаванье, хотя общались и общаются они пока жестами. Этот христианин, рискуя жизнью, во что бы то ни стало решил пробраться к русским, дабы сражаться вместе с ними супротив османов. Разумеется, отговаривать оного мужественного единоверца я не стал…

Чем выше поднимаемся мы в горы, тем становится тяжелей передвигать ноги. Не хватает воздуха. Два вьючных ослика то и дело останавливаются, выбиваясь из сил. Мой слуга проклинает горный климат и погоду, меняющуюся почти ежечасно. То солнышко, то будто бы из-под скал с ветром выплывают тучи, и опускается промозглый туман. А между тем красота здесь сравнима только с панорамой Альп. С заоблачных высот открывается вид Кавказского хребта, величественных скалистых гор. Дух захватывает, когда дорожка прижимается к самой пропасти. Туда, в сумрачную бездну, лучше не смотреть! Завораживает и манит к себе, как ведьма. Мой бургундец, человек равнинный, дрожит от страха, но нарочито держит нос кверху. У французов это в характере – свое малодушие прятать за внешней бравадой.

Оба проводника держатся уверенно и насмешливо. Сторонясь при первой возможности, они постоянно о чем-то шушукаются. Вероятно, ломают голову, как выгодней продать нас, когда окажемся в окружении горцев. Глупцы не знают, что у меня подорожный билет самого Абдул-Резака, турецкого рейс-эфенди. Я запасся им благодаря французскому посланнику. Допускаю, что и защита турецкого правительства не остановит кровожадного абрека. Рассуждать в данном положении бессмысленно. Много раз судьба искушала меня, всё в руках Божьих. Но, по уверениям проводников, у горцев почитается за тяжкий проступок нападение на путешественников или просто путников.

Зябнут руки, мой карандаш затупился, и писать уже темно.

15 апреля. Провидение нас дважды спасло на этом безымянном кавказском перевале! Ничто не предвещало опасности, когда мы, делая короткие переходы и длинные остановки, достигли вершины, пересекли длинный отверделый снежник, спустились саженей на триста и вышли на петлистую тропу, проторенную среди скал. От мысли, что подъем завершен, завершен из последних сил – он теперь позади, – дух вновь обрел бодрость. Мы оживленно разболтались с Пьером. И в этот момент, с нарастающим тяжелым шумом, разбрасывая по сторонам колкую пыль, мимо нас с бешеной скоростью пронеслась снежная лавина. По мере движения вниз она захватывала все больше снежной массы, голыши и валуны, превращаясь в один убийственный поток, всё сметающий на своем пути. Раскатистый грохот далеко отдался эхом в горах! Несколько минут мы как вкопанные простояли на месте. Такое никогда не забывается. Первым Яха пал на колени, уткнул лоб в камень и стал молитвенно бормотать. То же самое сделал и Милан. Когда мы продолжили путь, оба они, пренебрежительно поглядывая друг на друга, стали убеждать меня, что только молитвам, сотворенным ими в пути, мы обязаны чудесному избавлению от гибели. Каждый утверждал, что это был перст Божий! Слушать их наивные речи было забавно. Разве можно установить, чей бог смилостивился? Вполне возможно, что оба, Аллах и Христос, помогли избежать гибели.

А второй раз, уже в конце спуска, нас остановила бурная река. Невольно припомнились мне слова одного из сухумских торговцев, что не самую удачную пору выбрали мы для путешествия. Действительно, на высокогорье еще держалась зима, ниже по склону было сыро и скользко, а на дне долины, где цвели кизил и алыча, оделись листвой ясени и клены, самозабвенно пели пичуги, в бешеном разливе клокотали реки, затопив берега и унося вдаль мутные талые воды.