Честь воеводы. Алексей Басманов

Игумен Филипп тоже все дни пожара пребывал среди горожан, помогал им словом и делом одолеть зловещую стихию. Наконец он дождался того часа, когда лишь пепелища дымились. И тогда быстро собрался в путь и вместе со своими служителями, не дождавшись царской грамоты, уехал. Понимая состояние молодого царя, он не добивался от него милости. Череда событий: венчание на царство, свадьба, небывалый пожар, смерть дяди, бунт, казни — всё это надломило неокрепшие силы и здоровье государя. Он заболел душевным смятением и признался духовнику Сильвестру: «В душу мою вошёл страх и трепет в кости мои».

Как и Сильвестр, игумен Филипп был человеколюбивым и милосердным пастырем. Он простил царю, что тот не исполнил своего обещания и обманул соловчан. Но он не мог простить ему невинных жертв. Не мог оправдать и то, что москвитяне были не только обездолены, но и подавлены страхом, жестокостью царя. Покидая Москву, Филипп страдал оттого, что стольный град был уничтожен пожаром.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГОДЫ РАСЦВЕТА

Перед отъездом из Москвы Филипп наказал своему келарю купить красок, сусального золота, кипарисовых досок — всё для иконописной мастерской. Но предупредил:

   — В Москве ты, Филимон, ноне не купишь этого, так в Твери и в Вологде поищи. Я же в Старицах побываю. Тебя в пути догоню. — С тем и уехал. Не мог на сей раз он проехать мимо отчего дома. Да и сердце звало. Вещало оно какую-то беду, но разгадать вещуна Филиппу не удалось.

А она ждала его в Старицах. Путь до них был не ахти какой долгий. По майской соловьиной поре уже и дороги просохли. Ехал игумен в сопровождении троих верховых и оружных крепких иноков и двух паломников, кои напросились в попутчики. На третий день долгими сиреневыми сумерками Филипп выехал к Волге и вскоре увидел золотые маковки собора Успения Божьей Матери. Тут же купола и шатры церквей показались, княжеские палаты, дома, берег Волги, и вот уже наплавной мост ниткой через реку протянулся, за ним песчаный подъём к городским воротам забелел. Ворота распахнуты, и стражей близ них не видно — мирная пора. Но кто-то побежал от ворот в город. Филипп сидел рядом с возницей. И зорок был, а не рассмотрел в наступивших сумерках человека. Да, похоже, по одёжке был холоп, а чей — можно только гадать. Вот и подъём одолели лошади и в Старицы въехали. И показалось Филиппу странным то, что улицы города были пустынны. В прежние-то годы в эту пору на Крестовой улице от гуляющих было тесно, а по Богдановской и вовсе не пройдёшь. Никому не хотелось сидеть дома в соловьиные вечера. Ноне же и на главной улице ни души, наглухо закрыты ворота, ставни домов. Удивился Филипп да и велел гнать лошадей к своему подворью. Но лишь только они свернули на малую улицу и поравнялись с подворьем князей Голубых-Ростовских, как ворота распахнулись и из них выскочили вооружённые холопы. Двое из них схватили под уздцы лошадей и мгновенно завернули во двор. Другие же встали перед верховыми монахами и паломниками, преградив им путь. Филипп и опомниться не успел, как оказался на подворье князя, ворота захлопнулись, к нему подскочили двое и стащили с повозки. И только тут Филипп пришёл в себя.

   — Как посмели?! А ну, прочь руки! — крикнул он и с такой силой толкнул холопов, что они разлетелись в разные стороны и упали на землю.

Гневный Филипп направился к воротам. На пути у него встали два вооружённых саблями холопа.

   — Прочь, тати! — потребовал Филипп.

Они подняли сабли.

   — Не ищи лиха, святой отец, — сказал один из холопов. — Идём к князю, там и спрашивай о своей судьбе.

   — Ведите к злодею! Мы с ним поговорим! — отозвался Филипп.

Его привели в полутёмную людскую, усадили на скамью, велели ждать.

В сей час князь Голубой-Ростовский слушал в уютном покое стоявшего перед ним видока Сатина. Изменив в прежние годы князю Андрею Старицкому, Судок прилежно служил князю Василию. Он ещё в Москве высмотрел Филиппа, следил за ним, а когда тот покинул стольный град и взял путь на Старицы, Судок, не жалея коня, обошёл Филиппа и ждал, пока игумен не появился близ города. Сатин же вывел на Филиппа холопов, а теперь докладывал Василию о том, что Филипп Колычев схвачен и пребывает в людской.

   — Что повелишь делать с ним, князь-батюшка? — спросил Сатин.

   — Пусть отведут его в подклет, я же приду следом.

   — Исполню, батюшка. Но с Филиппом пять иноков. Мы их на подворье к Оболенскому-Меньшому загнали. Их куда?

   — Там и закрой в амбаре.

Судок Сатин ушёл. Князь поднялся с кресла, быстро заходил по покою. Прошло больше двадцати лет, как князь Василий встречался с Филиппом Колычевым, и теперь трудно было узнать в щуплом, желчном человеке с почерневшим лицом, с космами неопрятных волос и драной бородёнкой некогда первого старицкого сударя. Блеск его чёрных глаз был нездоровый, в них таилось что-то волчье. Князь много пил хмельного, настаивая медовуху или хлебную водку на дурман-траве или на полыни.