Честь воеводы. Алексей Басманов

Но не только внешне изменился князь Василий. Душа его всё ещё плавала в крови невинных жертв, коих он немало загубил в тридцать седьмом году, перебирая по воле великого князя и Елены Глинской старицких людишек. Когда они возвращались из Старой Руссы, князь Василий с полусотней ратников стоял в воротах и отбирал из потока всех, кто был отмечен государевой опалой, и тех, кто был неугоден лично ему. В ту пору в Старицах пострадала треть взрослого населения, да больше мужского. Одних князь вывозил из города ночью, и они пропадали неведомо где, других насильно постригал в монахи и монахини и отправлял в северные обители. И только Богу ведомо, сколько крови и слёз пролили старицкие удельщики, пока наместником стоял князь Василий.

Со смертью великой княгини Елены Глинской в Старицы вернули князя-отрока Владимира Старицкого и по государевой воле определили его наместником. Князь Голубой-Ростовский попытался уехать из Стариц, но мать Владимира княгиня Ефросинья испросила позволения у государя держать князя Василия в Старицах, дабы казнился за содеянные грехи перед горожанами.

   — Должно ему тут мучиться совестью, где вершил бессудные смертные злодеяния, — сказала княгиня Ефросинья своим послам, отправляя их в Москву. Потом она казнила себя за опрометчивое желание.

Шли годы, и князь Василий жил в Старицах проклятым и отвергнутым горожанами. Его подворье превратилось одновременно в тюрьму и в осаждённую крепость с той лишь разницей, что по нескольку раз в год с разрешения княгини Ефросиньи к нему из вотчин привозили корм, коего большая дворня требовала много.

Князь Василий, однако, был не из тех, кто не сумел бы уйти из-под влияния одинокой женщины. Кого ему было бояться, ежели возле княгини ютились лишь дворовые люди, а боярский и княжеский дух уже давно выветрился из палат князей Старицких. И потому князь Василий начал вольничать, мстить горожанам за то, что они предали его анафеме. По ночам его холопы тайно покидали подворье и занимались разбоем. Летней порой по третьему году сидения в Старицах сам князь Василий повёл холопов в луга, и там они прибили пастухов и угнали из ночного в Литву большой табун лошадей, кои принадлежали старицким горожанам. За этим большим разбоем последовал другой. По воле Василия в одну осеннюю ночь были сожжены близ Стариц все овины с немолоченым хлебом, все стога сена.

Вскоре горожане узнали, чьи злодейские руки потянулись к их добру, но не было прямых улик, и зло осталось безнаказанным. В тот же год по осени в городе стали пропадать люди. Едва кто появлялся вечерней порой на улице, как на него нападали холопы князя Василия и человек исчезал. Горожан обуял страх. К вечеру Старицы словно вымирали. Подворья и дома запирались на крепкие замки. Днём горожане крадучись шли к княгине Ефросинье, просили у неё защиты.

   — Урезонь ты, матушка, злочинца. В ночь на Покров день моя Парашка сгинула, — жаловалась дворянка Паршина.

   — У нас же двух коров увели и в поле порезали, — вторила Паршиной горожанка Пекина. — Кто мне вернёт животину?

   — Как урезонить? — говорила Ефросинья. — Ежели бы поймали на месте злочинства его людишек. А то ведь отбоярится да ещё челобитную напишет государю за навет.

   — Что же нам теперь делать? — спрашивали перепуганные горожане.

   — Скопом надо выследить князя. Тогда уж и суд будем чинить.

Княгиня Ефросинья пыталась образумить князя, к себе вызывала. Он же пренебрёг её вызовом. А встретив на богослужении в храме, предупредил с глазу на глаз:

   — Тебе, княгиня, неделю сидеть тихо и отродье своё беречь.

И Ефросинья сидела тихо, переживая за сына, и даже со двора его не выпускала. Так прошло несколько лет. Ноне князю Владимиру шёл шестнадцатый год. Он не обрёл ещё силы и голоса, но боялся не князя Василия Голубого-Ростовского, а того, кто стоял за его спиной и сидел на московском троне.

Князь Василий ещё не собрался с духом, дабы идти на встречу с Филиппом. Он распалял своё воображение. Вот он спустился в подклеть, увидел там своего заклятого врага, отнявшего у него невесту. Враг сидел на цепи. И князь подошёл к нему, достал охотничий нож и пустил кровь из прикованной руки. Враг не дрогнул. Тогда князь проткнул ему щёку. И это не вырвало стона у монаха. «Может, ему ухо отсечь? — спросил себя князь. — Нож остёр, на лету рассечёт. Но хватит тешить воображение», — решил он. Князь подошёл к стене, где во множестве висело оружие, схватил охотничий нож, коим тешил воображение, и покинул палаты. Он пришёл в людскую, где ждал его Судок Сатин, и приказал:

   — Веди к злодею!

Судок засеменил впереди князя. Из людской они вышли в амбар, там мимо камор и клетей прошли к лестнице, ведущей в подвал, подошли к дубовой двери, возле которой стоял холоп с саблей.

   — Тут игумен, — сказал Судок и распахнул дверь.

Василий вошёл в подклеть и остановился в пяти шагах от бывшего боярина Фёдора Колычева. Тот сидел на скамье у стены, с боков и на полу — железные скобы. Цепей на Филиппе не было, они валялись рядом. Не посмел Сатин надеть их на Божьего человека. Да и князь того не приказывал.

Василий повернулся к Сатину.