Честное лисье слово

– Пожалуйста, не перебивай Фьор, – попросил Фидо своего друга. – Ты же видишь, ей и так нелегко об этом вспоминать!

Лисичка с благодарностью взглянула на своего заступника и начала свой рассказ:

– Помните, когда мальчики поймали Перфидо… И мы подговорили бобров подгрызть сваю моста, чтобы остановить их и не дать сделать из Перфидо шапку… А я потом ходила подслушать, о чём они говорят, и не будет ли бобрам какой беды за то, что помогли нам… Помните? – Лисята-мальчики согласно кивнули. Конечно, они помнили. Разве такое забудешь? – Так вот, – продолжала Фьор, – я вам об одной вещи тогда не рассказала. Я, когда услышала, что относительно подпиленной сваи мальчики на кого-то другого грешат, а вовсе не на бобров, так обрадовалась, что просто ничего с собой поделать не могла. – Лисичка исподлобья взглянула на своих друзей. – Вы же знаете, когда разволнуюсь, мне всегда потанцевать надо, чтоб в равновесие прийти. Вот и тогда… Отошла немножко и стала кружиться, а потом смотрю – меньший из мальчиков прямо на меня глядит… и улыбается. И ни слова старшему про меня не говорит. Я тогда испугалась и убежала. Но потом всё думала-думала… Почему он так поступил? И улыбка у него была такая… хорошая. Вот мне и захотелось узнать его получше. Вообще про людей узнать – какие они на самом деле. Разве вы меня не можете понять? – Фьор с мольбой переводила глаза с одного на другого.

– Нет, не могу! – фыркнул Ури. – Как можно быть такой наивной и доверчивой?! Это же… люди! От них ничего и никогда хорошего не жди! Кроме беды – ни-че-го! Ну, скажи ж ты ей! – повернулся он к другу.

Фидо минуту ещё молчал – смотрел куда-то мимо и взгляд его был туманен, словно мысли умчались в неведомую даль. Потом медленно кивнул:

– Да…

– Что – да?! – опешил Ури.

– Могу понять.

Ури закатил глаза.

– Час от часу не легче… И сестра, и лучший друг… Полное помешательство. И что мне теперь с вами, сумасшедшими, делать?!

– Понять, – серьёзно сказал Фидо. Он умел иногда вот так – тихо и внушительно… И спорить с ним становилось как-то неловко: словно он знает гораздо больше тебя, будто совсем взрослый.

– Ну, так объясните, – простонал Ури, – у меня уже вообще дым в голове… Ты же сам говорил: с людьми связываться нельзя!.. А теперь…

– Я и сейчас так считаю – нельзя… – подтвердил Фидо. – Я сказал, что могу понять Фьор.

Теперь и брат, и сестра озадаченно уставились на своего друга.

– Ты получше растолковать можешь? – спросил Ури.

– Постараюсь, – тихо сказал Фидо. Он был всё такой же затуманенный, словно думал о чём-то своём, не сегодняшнем. – Я никогда не говорил вам о своей прежней жизни… То есть о том, что было до того, как мы с вами встретились… – Он замолчал, будто размышляя, стоит ли об этой прежней жизни вообще рассказывать.

– Расскажи, – попросила Фьор. – Ты не думай, мы тебя всегда поймём, что бы там не было…

Фидо посмотрел на подругу и медленно кивнул.

– Я родился и жил в этой же долине, только гораздо ниже по реке, недалеко от маленького городка, стоящего прямо на берегу, – начал он. – Только река, что кажется вам здесь большой, там просто огромная, несравнима со здешней; и по ней плавают пароходы.

– Что плавает? – не понял Ури.

– Пароходы. Вроде лодки, только намного-намного больше, и сами плывут – у них двигатель внутри, – объяснил Фидо. Но увидев, что его друг страшно заинтересовался и готов задать десяток вопросов по поводу этих чудо-лодок, покачал головой: – Только я совсем о другом хотел рассказать. Про пароходы как-нибудь в другой раз, ладно?

Ури с сожалением согласился.

– Ладно. В другой. Только ты не забудь…

И Фидо продолжал:

– Мои родители были совсем молодые. Я был у них первым и единственным. Они очень любили играть со мной и попутно научили очень многим вещам: и какие растения для чего годятся, и как следы путать, и даже охотиться… немножко. Мы были, практически, неразлучны: куда бы они ни шли, всегда брали меня с собой. Я всё помню, хотя и был совсем маленький.

Тут Ури с нескрываемой завистью взглянул на своего друга и хотел было что-то сказать, но передумал. А тот вроде и не заметил ничего, потому что продолжал смотреть в ту призрачную даль, где, видимо, остались его родители.