Четверть века назад. Часть 1

— Все печенью жалуется! вздохнулъ генералъ.

— Вы бы ей Маріенбадъ посовѣтовали; мнѣ долго помогало… — Я должна была высказать все ce que j'ai sur le coeur этой дурищѣ скверной, — а ты…

— Господи что же это за мученье! подумала Женни. — Вы бы мнѣ хоть у чужихъ дали вздохнуть свободно! не выдержавъ прошептала она маменькѣ въ свою очередь, и съ громкимъ вопросомъ: «Ольга, будетъ у васъ репетиція утромъ?» устремилась къ барышнѣ, предоставивъ maman Додо занимательной бесѣдѣ скромнаго, но глухаго генерала.

— Меня звали, но я отказалась, отвѣчала на ея вопросъ Ольга.

— Почему?

— Я въ себѣ увѣрена, а остальные какъ себѣ тамъ хотятъ!

— И они всѣ на репетиціи?

— Полагаю.

— La barischnia, душка, поведи меня туда! вскликнула Женни.

— Ничего нѣтъ интереснаго. Завтра увидишь настоящее представленіе

— Нѣтъ, нѣтъ, приставала къ ней крупная княжна, — мнѣ именно теперь хочется…. Завтра мы навѣрное здѣсь не останемся; хорошо если она меня еще сегодня не увезетъ! — она кивнула на мать. Пойдемъ, Ольга, прошу тебя, поведи меня!

— Да для чего это тебѣ? спросила барышня, которой чрезвычайно не хотѣлось уходить теперь изъ гостиной, гдѣ она надѣялась ее пригласятъ пѣть, — а пѣніемъ ея, разчитывала она, должны были быть завоеваны ей разомъ два сердца: Анисьева и «очаровательной графини».

— Я тебѣ прямо скажу, отвѣчала стремительно Женни:- я хочу кокетничать сегодня, кокетничать à mort. Je veux faire des bêtises, на зло, на зло ей!.. Семь бѣдъ одинъ отвѣтъ!.. Мнѣ хочется видѣть Чижевскаго, шепнула она ей на ухо, — пойдемъ, la barischnia!..

— Послушай, сказала, подумавъ Ольга Елпидифоровна, — я пойду съ тобою, но только съ двумя условіями.

— Что такое, говори скорѣй!

— Вопервыхъ, не надолго…

— Хорошо, хорошо! Дальше?

— Вовторыхъ, ты отъ меня не отойдешь; мы все время будемъ подъ руку.

— Это къ чему? вскрикнула Женни.

— Потому, сказала та, хмуря брови, — потому что я не хочу чтобъ одинъ человѣкъ говорилъ со мной вдвоемъ…

— Кто такой? Княжна такъ и заходила вся. — Кто такой, говори!

— Ты его не знаешь… Ашанинъ тамъ одинъ… нехотя промямлила Ольга.

— Какъ не знаю! Онъ только у насъ не бываетъ… Ашанинъ, — il est si beau, ma chère!..

— Да… но я… я не хочу…

— Что онъ тебѣ сдѣлалъ?… Ты вѣрно…

— Ничего не «вѣрно»! Ольга Елпидифоровна вспыхнула вдругъ:- не хочу просто… ну, надоѣлъ…

Женни расхохоталась:

— Богъ тебя знаетъ, какая ты сумасбродица! вскликнула она и, просунувъ руку подъ руку барышни, направилась съ нею къ двери, скользя одною ногой по паркету впередъ, какъ, бы собиралась танцовать.

Анисьевъ такъ и сыпалъ блестками своей изысканной французской рѣчи, быстро, легко и искусно переходя отъ предмета на предметъ, отъ свѣжаго петербургскаго анекдота къ лорду Пальмерстону, отъ «интригъ» президента тогдашней французской республики къ «impressions poétiques», вынесеннымъ имъ изъ прошлогодней венгерской компаніи… Его оживленіе и веселость вызывали не разъ улыбку на устахъ графини Воротынцевой. Сама Лина индѣ безсознательно усмѣхалась… Графиня незамѣтно откатила еще немного свое кресло назадъ:- блестящій флигель-адъютантъ и княжна сидѣли теперь другъ противъ друга подъ ея наблюдательнымъ взоромъ… Но Анисьевъ самъ все видѣлъ, все наблюдалъ; чѣмъ «комплицированнѣе» казалось ему теперь его положеніе, чѣмъ болѣе опасался онъ — съ одной стороны, какой-нибудь «компроментантной глупости» отъ «невозможной маменьки», — съ другой, неожиданной выходки отъ княгини Додо, «ругань» которой съ хозяйкою дома онъ отгадывалъ теперь издали по возбужденному выраженію ихъ лицъ, — чѣмъ, наконецъ, затруднительнѣе для него, послѣ всего что онъ успѣлъ узнать утромъ, представлялся ему «подходъ» къ главной цѣли его стремленій, къ этой нѣмой и равнодушно глядѣвшей на него дѣвушкѣ съ ея такими же нѣмыми для него глазами, — тѣмъ беззаботнѣе будто и ровнѣй звучалъ его голосъ, тѣмъ сдержаннѣе и покойнѣе глядѣлъ онъ на нее, на свою петербургскую собесѣдницу.

Онъ разсказывалъ теперь о цыганскихъ оркестрахъ въ Венгріи, яркими красками описывалъ ихъ костюмъ, ихъ бронзовыя лица, ихъ «extérieur osseux et blême comme celui d'un fakir de l'Inde»… Онъ былъ въ восторгѣ отъ ихъ чардашей…

Графиня Воротынцева поводила молча своими умными глазами на него, на Лину, на ея мать, къ которой какъ бы на выручку подходилъ въ эту минуту словно изъ земли выросшій, мрачный и въ голубомъ галстукѣ «калабрскій брингантъ», на княгиню Додо, нервно позѣвывавшую отъ неоостывшей злости и отъ пріятности бесѣды съ глухимъ генераломъ, потомъ опять на этого блестящаго офицера съ его гладко выстриженною головой, съ его приторно книжною французскою рѣчью изъ-подъ лоснившихся усовъ… Ей было уже все понятно… Что-то невеселое, какъ бы отъ близкаго и тяжелаго воспоминанія, змѣилось по угламъ ея губъ…

— Вы еще не знаете Петербурга? неожиданно спросила она Лину, останавливая на ней взглядъ полный какого-то болѣзненнаго участія:

Лину почему-то будто холодомъ обдало…

— Нѣтъ, сказала она.

— Такъ вотъ онъ предъ вами! разсмѣялась графиня, кивнувъ на Анисьева, — dans toute за séduisante horreur!

Блестящій воинъ… Онъ засмѣялся тоже…