Четверть века назад. Часть 1

— Почему же? Она протянула ему руку:- вѣдь мы теперь союзники?…

Онъ оглянулся, быстро прижалъ выше кисти эту обнаженную руку къ горячимъ губамъ, и еще быстрѣе вышелъ изъ пустой гостиной…

Вернувшись въ свою комнату онъ сѣлъ за столъ, и писалъ вплоть до самаго обѣда.

XLIX

Къ обѣду наѣхала въ Сицкое новая компанія гостей, преимущественно изъ тогдашнихъ московскихъ свѣтскихъ жёнь премьеровъ. Пріѣхали два друга, князь Хохолковъ и Мишель Луповъ, веселые и любезные завсегдатели гостиныхъ и будуаровъ; пріѣхали двоюродные братцы, Костя Подозеринъ, ужасно похожій на стерлядь, соревнователь Толи Карнаухова по части пѣнія чувствительныхъ и иныхъ романсовъ, и Савва Роллеръ, побѣдитель сердецъ и умникъ, котораго прозывали «l'illustre йtranger», на томъ основаніи, что родомъ былъ онъ изъ Волоколамскаго уѣзда и ни на какомъ иностранномъ нарѣчіи не объяснялся. За ними небрежною походкой, ласково улыбаясь большими сѣрыми глазами и такими же большими, мягкими губами, плелся Петя Толбухинъ, милѣйшій лѣнтяй и англоманъ, про котораго въ то время пѣлся куплетъ:

Вотъ, какъ будто съ парохода,
Master Piter Tolboukine,
Отпустила ему мода
Бакенбарды въ поларшинъ, и т. п.

Явился какой-то куда-то проѣзжавшій дипломатъ, служившій одно время подъ начальствомъ князя Михаила Шастунова, господинъ съ крючковатымъ носомъ и испитымъ лицомъ, вслѣдствіе чего графиня Воротынцева тутъ же прозвала его «un perroquet malade», — а за нимъ весьма смахивавшій на Татарченка, маленькій, черненькій артиллеристъ, состоявшій вѣчно въ отпуску, немолчный болтунъ, хрипунъ и хохотунъ, извѣстный во всѣхъ углахъ Россіи подъ кличкою «Сеньки», лестнаго уменьшительнаго которое суждено ему было нести отъ дѣтства и до старости лѣтъ…..

Онъ и Костя Подозеринъ тотчасъ же присосѣдились жъ Толѣ Карнаухову, съ которымъ и сѣли на концѣ стола, по далѣе отъ взоровъ «начальственнаго синклита» какъ выражались они…

Пили они много, еще болѣе врали. «Mon cher, mon cher!» то и дѣло среди пчелинаго жужжанія трапезовавшей толпы, взрывался неудержимо хриплый голосъ артиллериста, и графъ, знавшій всхъ и каждаго, взглядывалъ въ ихъ сторону и, поднявъ ладони, произносилъ своимъ акаѳистомъ: «вѣчно Сенька шумитъ, пустая башка»…

Многолюдный и безконечный обѣдъ, несмотря на это, прошелъ довольно скучно; ему не доставало того общаго, дружнаго оживленія какое вносило обыкновенно въ будничныя трапезы Сицкаго молодое общество нашихъ лицедѣевъ. Для нихъ часомъ ранѣе сервированъ былъ особый столъ въ одномъ изъ флигелей дома. Французъ поваръ княгини превзошелъ себя за то въ этотъ день. «Menu fretin» уѣздныхъ сосѣдей никогда еще въ жизни не чувствовали на языкѣ своемъ вкуса такихъ соусовъ, не глатывали такихъ соте «въ которые чортъ его знаетъ что положено, рыба, или бекасъ, никогда такъ много не приходилось имъ поглощать и жевать такъ мало… За то князь Лоло, тонкій гастрономъ, послѣ каждаго блюда прикладывалъ пальцы ко рту и посылалъ ими знаки лестнаго одобренія по адресу хозяйки, самодовольно улыбавшейся ему въ отвѣтъ со своего предсѣдательскаго мѣста. Наша княгиня чувствовала себя опять въ вожделѣнномъ расположеніи духа. Экспликація съ „vrai ami“ покончилась, надо полагать, къ обоюдному ихъ удовольствію, такъ какъ вслѣдъ за нею „бригантъ“, отправившись за актерскій столъ, сѣлъ на свое мѣсто съ особеннымъ, не то таинственнымъ, не то сосредоточеннымъ видомъ, и замѣтивъ что предъ его приборомъ стоитъ бутылка какого-то сотерна строго взглянулъ на офиціанта, и коротко отрѣзалъ: „подать мнѣ моего рейнвейна!“, а княгиня Аглая по пути изъ своего ситцеваго кабинета въ столовую все время, не то томно, не то стыдливо улыбалась стѣнамъ… Въ столовой змѣя Додо какъ ни въ чемъ не бывало подошла къ ней съ восторженными комплиментами на счетъ ея великолѣпной argenterie. — „Elle vient de Storr et Mortimer!“ тотчасъ же объявила ей Аглая Константиновна забывая свои обиды, и мгновенно переносясь мыслью съ незабвенному Шиптоунткасслю… И опять теперь, сидя на своемъ хозяйскомъ мѣстѣ, насыщала она зрѣніе ослѣпительнымъ видомъ этого своего серебра, стекла и nappes damassées, мрачно почтительными физіономіями своихъ офиціантовъ, перемѣнявшихъ тарелки и разливавшихъ вина въ стаканы со внушительностью жрецовъ совершающихъ священнодѣйствіе, золотымъ и серебрянымъ шитьемъ „de la maison de l'Empereur“ на воротникахъ обоихъ „comtes“, стараго и молодаго, восхитительнымъ „toilette parée“ своей петербургской гостьи, „la comtesse Tatiana“, и проч., и въ сладкомъ торжествѣ повторяла мысленно: „non, cela n'était pas plus cossu chez les Deanmore!“ прислушиваясь въ то же время съ достодолжнымъ вниманіемъ къ интересному разказу сидѣвшаго одесную ея графа о томъ какъ „его графиня“ любитъ собакъ.