Четверть века назад. Часть 1

По другую его руку сидѣла по прежнему графиня Воротынцева, посадившая подлѣ себя съ другой стороны, вмѣсто имѣвшаго занять это мѣсто князя Лоло, Софью Ивановну Переверзину. Лина познакомила ихъ предъ обѣдомъ. Оказалось что графиня много слышала про нее отъ одной своей тетки, которую она очень любила и которая была одного выпуска изъ Смольнаго и очень дружна съ Софьей Ивановной. Онѣ съ перваго взгляда очень понравились другъ другу; свѣтская петербургская женщина оцѣнила сразу оригинальность и прямоту этой пожилой, образованной провинціалки, отъ которой такъ и вѣяло тономъ и привычками, складомъ ума старинной „bonne société“… Онѣ не переставали разговаривать между собой въ продолженіе всего обѣда, вслѣдствіе чего, едва успѣли встать изъ-за стола, вся семья Карнауховыхъ съ Толи въ томъ числѣ, сочла нужнымъ представиться Софьѣ Ивановнѣ „en qualité de voisins“, и княгиня До до, вызвавъ на уста очаровательнѣйшую изъ улыбокъ своихъ минувшихъ временъ, просила дозволенія посѣтить ее въ Сашинѣ. Графъ Анисьевъ, съ своей стороны, узнавъ отъ Женни что она тетка Гундурова, не переставалъ изучать ее украдкой во все продолженіе стола, и изъ этого изученія вынесъ такого рода понятіе что это „старуха съ которою, пожалуй, придется считаться“…

Самъ онъ сидѣлъ, по назначенію хозяйки, между обѣими княжнами, Линой и Женни, и на этомъ жгучемъ пунктѣ велъ себя съ искусствомъ опытнѣйшаго стратега. Онъ такъ равномѣрно поворачивалъ свою глянцовитую голову то направо, то налѣво, такъ аккуратно распредѣлялъ свои улыбки между обѣими своими сосѣдками, такъ безпристрастно дѣлилъ между ними цвѣты своего остроумія, что все это могло бы быть взвѣвѣшено на аптекарскихъ вѣсахъ, и самый зоркій взглядъ не въ состояніи былъ бы подмѣтить на какую сторону склонялись эти вѣсы. Но стороны за то относились къ своему центру далеко не равномѣрно: добродушная Женни весело смѣялась и болтала въ запуски за нимъ; его блестящія рѣчи шли мимо ушей все такъ же нѣмой и глухой теперь ко всему Лины. Она ничего не ѣла… Какой-то туманъ разстилался предъ ея глазами… Участіе петербургской гостьи, бесѣда съ нею, не успокоили, — они какъ бы еще усилили ея грусть и тревогу… „Какъ онъ долженъ страдать!“ проносилась въ сотый разъ у нея въ головѣ все та же мысль. И тутъ же приходилъ ей на память какой то стихъ изъ ея роли Офеліи… „А затѣмъ какъ?… Забыла!.. Боже мой, если я вдругъ на сценѣ не вспомню реплики!..“ Она глядѣла прямо предъ собой: все въ томъ же туманѣ мелькали предъ ней озабоченное лицо Софьи Ивановны, и рядомъ съ нимъ приподнятые на углахъ, живые, темные глаза….

„Она знала папа… ей были тогда мои годы…“ Дрожь пробѣгала по спинѣ Лины. Предъ нею рисовалась большая высокая комната съ уходящими въ темь углами, мраморная доска стола съкарселемъ подъ зеленымъ абажуромъ, уставленная стоянками, и рядомъ, на подушкахъ, подъ приподнятымъ пологомъ, исхудалый, тонкій, незабвенный профиль… „Искупи меня, искупи меня, грѣшнаго!“ сквозь надрывающій кашель, вся замирая, разслушивала она его слова…

— Давно никто не внушалъ мнѣ къ себѣ такого сердечнаго чувства какъ эта дѣвушка! говорила въ то же время про нее графиня Воротынцева своей сосѣдкѣ; — et pauvre enfant, я пари держу, — elle doit avoir une grosse épine à travers le coeur… Вы знаете что? спросила она поспѣшно, пораженная выраженіемъ лица съ которымъ слушала ее Софья Ивановна.

— Знаю, отвѣчала та, — и съ радостью, примолвила она съ обычною своею живостью, — сейчасъ отдала бы все что остается мнѣ жить чтобы вытащить эту занозу изъ ея… и еще другаго сердца!..

L