Четверть века назад. Часть 2

Князь Ларіонъ долго прислушивался къ его удалявшимся шагамъ, — затмъ взялъ со стола связку ключей и свчу, и направился съ ними въ уголъ библіотеки, къ стоявшему тамъ старинному флорентинскому шкафу изъ чернаго дерева, уже знакомому нашему читателю. Внутренность его представляла видъ портика, съ колонетками, оконными капителями и ступеньками изъ разноцвтнаго штучнаго дерева и слоновой кости, скрывавшими за собою многое множество всякихъ выдвигавшихся ящиковъ и ящичковъ. Растворивъ дверцы шкафа, князь прежде всего вынулъ изъ одного изъ нихъ хранившіяся тамъ бумаги, выбралъ какой-то, повидимому, денежный документъ, — и кинулъ остальное въ прежнее мсто. Задвинувъ ящикъ, онъ на мигъ задумался, какъ бы вспоминая, нагнулся ища чего-то глазами, нашелъ, и подавилъ невидимую пружину. Одно изъ оконцевъ портика откинулось въ сторону, открывая потайное, темное углубленіе. Онъ опустилъ въ него пальцы, и вытащилъ небольшой, гладкій хрустальный флаконъ, головка котораго тщательно обвязана была лоскуткомъ блой лайки. Онъ какъ бы машинально поднесъ его къ свч поставленной имъ на откинутую доску шкафа, и сквозь толстыя стнки его отличилъ переливавшуюся въ немъ влагу.

Князь Ларіонъ закрылъ шкафъ, вернулся къ письменному столу, прислъ къ нему, и доставъ листъ почтовой бумаги написалъ слдующія строки:

«Прошу Василія Григорьевича Юшкова принять, въ память ея, заключающееся въ семъ пакет, для вспомоществованія бднымъ по своему полному усмотрнію, но имя преимущественно въ виду дтей недостаточныхъ родителей, желающихъ получить образованіе; имя же жертвователя сохранить навсегда въ тайн.»

Онъ подписался, сложилъ листъ, бгло взглянулъ на вынутый имъ изъ шкафа документъ (это былъ билетъ Опекунскаго Совта въ 25,000 рублей), и вложивъ то и другое въ конвертъ, запечаталъ его, надписалъ имя старика смотрителя и, выдвинувъ передній ящикъ стола, сунулъ пакетъ въ кипу сложенныхъ тамъ бумагъ.

Глаза его, поднявшись отъ задвинутаго имъ опять ящика, остановились внезапно на стоявшемъ на стол портрет… То была живая Лина, та Лина которая упала ему головой на плечо въ Ницц при первой встрч его съ нею посл смерти князя Михайлы, когда онъ пріхалъ туда разбитый, истомленный трудами и разочарованіями своей петербургской дловой жизни… Она стояла въ ростъ, вдумчиво смотря впередъ своими лазоревыми глазами изъ-подъ темнаго капишона накинутаго на золотистые волосы, съ букетомъ блыхъ фіалокъ въ рук… О, съ какою невыносимою болью воскресало теперь предъ нимъ то волшебное время!.. Вся его была она въ т дни, — не было у него совмстниковъ въ душ ея, предъ нимъ однимъ раскрывала сокровища свои эта свтлая душа, для него одного благоухала ея нжная, ея двственная прелесть… А самъ онъ… Какъ примятая трава въ пол, расправляющая свои больные стебельки подъ врачующимъ вліяніемъ весеннихъ лучей, расцвтало подъ ея обаяніемъ усталое его существо въ т блаженные дни. Покинутая имъ власть, Россія, враги, чаянія и недочеты его честолюбія, все чмъ до тхъ поръ жила его мысль, полонъ былъ его умъ, — все это теперь какъ снгъ таяло подъ ея лучами, все это такъ скоро на его глаза не стало стоить этого букета блыхъ фіалокъ, который тогда, въ Ницц, ходилъ онъ каждое утро заказывать для нея у садовника… И вотъ… «Изъ праха твоего теперь выростутъ фіалки, вспомнилось ему вдругъ смутно изъ словъ Лаерта надъ гробомъ Офеліи…

«Она для меня его сдлала, сюрпризомъ, ко дню моего рожденія, — я нашелъ его у себя въ комнат, на стол, вернувшись съ прогулки», вспоминалъ князь Ларіонъ, захвативъ себ голову обими руками, и потухшими глазами глядя на портретъ… «Пусть же и исчезнетъ онъ вмст со мною! вскликнулъ онъ, срываясь съ мста, и простирая къ нему руку….» Нтъ, — и онъ упалъ опять въ кресло, — подозрніе… его не нужно… Пусть же хоть не этому тупому палачу — матери ея съ ея сынкомъ достанется онъ!..

Онъ взялъ новый листъ бумаги:

«Въ случа моей смерти, имющійся у меня акварельный, дланный въ Ницц, въ 1849 году, портретъ племянницы моей, княжны Елены Михайловны Шастуновой, прошу передать, въ память обо мн и какъ свидтельство искренняго моего уваженія, вдов генералъ-майора, Софіи Ивановн Переверзиной», — написалъ онъ, помтилъ днемъ 4 іюня (днемъ объясненія своего съ Софьею Ивановной) и, вложивъ это въ обложку съ надписью «Моимъ наслдникамъ», запечаталъ гербовою своей печатью, и заперъ въ тотъ же ящикъ письменнаго своего стола.

Онъ всталъ…. «Пора кончить!» вымолвилъ онъ про себя, прищурился, и пошелъ къ камину. Онъ взялъ съ него небольшой, изящной формы, на стройной, тонкой ножк, венеціанскаго стекла бокалъ, вдоль краевъ котораго бжала легкая гирлянда зеленыхъ листьевъ и розъ, и перенесъ осторожно хрупкую вещицу на столикъ стоявшій у открытаго окна, и на который поставленъ былъ его камердинеромъ принесенный по его приказанію графинъ съ водой и стаканъ на поднос…. Князь Ларіонъ налилъ въ стаканъ, жадно отпилъ изъ него — во рту у него было невыносимо сухо, — и небольшое количество оставшейся въ немъ воды перелилъ въ бокалъ….