Четвертое измерение

Поднимаясь по ступенькам на третью платформу, я столкнулся с человеком, бежавшим вниз. Я не сумел выбрать правильное направление, чтобы его обойти; сначала я показал, что обойду его справа, но по его шагам было видно, что и он хочет обойти меня справа, тогда я быстро шагнул влево. В последнюю минуту он уклонился в сторону, но все-таки ударил меня плечом и чуть не сбил с ног. Он крикнул мне, чтобы я не ловил ворон, и помчался дальше — то ли он спутал платформу, то ли что-то забыл… Я стоял неподвижно, и по спине у меня ползли мурашки, и тут наконец мне пришло в голову то, что должно было прийти давным-давно: тогда на лестнице все было в точности так же. Два раза я менял направление, в котором хотел обойти препятствие; я не придерживался однажды принятого решения, а слепо и упрямо настаивал на том, что неотвратимо вело к столкновению. Мои колебания и неловкость были виной тому, что случилось. Кем бы ни был человек, сбегавший вниз, пусть он и не признался и не объявился потом — из страха ли, по грубости или боясь неприятностей, — ясно одно: что он меня не знал и тем более не имел в мыслях ударить именно меня, свести со мной счеты или отомстить. Я боялся кары и покарал себя сам…

Через минуту я поднялся по решетчатым ступенькам в прокуренный коридор вагона скорого поезда. Как только я уселся на красное плюшевое сиденье, мой взгляд, пробившись через желтоватое слезящееся окно, упал на обшарпанные буквы под косым навесом станции. Она была та же самая, поезд еще долго стоял, и у меня было достаточно времени основательно поразмыслить о том, действительно ли меня ждет новая дорога и будет ли удачливым мой путь, когда станции начнут сменять друг друга…

Перевод Н. Беляевой.

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

1

— Темой нашего сегодняшнего занятия в кружке современной физики будет четырехмерность пространства-времени… — Ротаридес сделал несколько шагов по комнате, куда почти горизонтально проникали лучи солнца, в этот час какие-то тускло-оранжевые, а не слепящие и ярко-желтые, создающие образы скорее пластичные, чем графические, лучи ласковые и проникновенные, а не бьющие прямо в глаза, как днем. Подойдя опять к доске, висевшей на старой, расшатанной стойке, он резко повернулся, отчего рассохшийся паркет как-то по-кошачьи злобно взвизгнул, и вновь увидел перед собой лица, которые даже не старался запомнить, поэтому вместо отчетливой, строго упорядоченной галереи портретов, снабженных подписями, они представлялись ему чем-то вроде хаотической комбинации из глаз, губ, носов, рук и ног, откуда шло теплое излучение, доносились приятные или неприятные запахи. Он не знал, много ли их, мало ли, преобладают ли среди них молодые или не очень, и даже не удосужился вникнуть, заинтересовала ли кого-нибудь лекция; но временами у него возникало сильное и, пожалуй, даже тревожное ощущение какого-то разнобоя, в известном смысле даже коробящего несоответствия между слушателями. Скорее всего оно воспринималось как вопиющая несовместимость — как если бы сидели бок о бок домохозяйка и профессор университета; вундеркинд-математик — и пенсионер, не овладевший правилами игры в шахматы; перепачканный мазутом монтер — и шестнадцатилетняя красавица в нарядном платье; нежная, одухотворенная женщина на пороге материнства — и замкнувшийся в себе угрюмый слепец. По всей вероятности, среди присутствующих таковых не имелось, но Ротаридес и не копался в своих ощущениях. В конечном счете не люди были предметом его исследования, любые посторонние мысли и субъективные оценки лишь осложняли его и без того трудную задачу. Как ни странно, но он радовался, если кто-то вставал и уходил…

— Вопрос, почему пространство имеет три измерения, а время — только одно, занимал философов еще в глубокой древности…

Ротаридес теперь стоял, слегка расставив ноги, напружив щеки и сведя брови так, что почти ничего не видел. Солнце слева светило ему в лицо, и ухо, особенно чувствительное к теплу, уже начало припекать.