Читаем Четвертое измерение полностью

Мои попытки написать матери письмо, которым я тебе грозился, окончились безрезультатно; из этого можно сделать вывод, что я просто хорохорился, а в душе у меня оставались смятение и тревога. Я печатал текст на машинке: во-первых, потому, что мать видит так же плохо, как и я, а во-вторых, потому, что она никогда не умела разбирать мой почерк и из удивительного пиетета к моему высокому образованию начинала обвинять себя, говорила, что причиной всему ее малограмотность: три класса приходской школы, которые она едва сумела одолеть. Тогда, после той ночи, у меня был жар, страшно мучила жажда и сухость во рту. Я ударял по клавишам медленно и неуверенно, мне все казалось, что кто-то перепутал расположение букв: я никак не мог их найти. Количество опечаток нарастало, я делал ошибки, головки выпрыгивающих рычагов скрещивались и никак не хотели расцепляться. Приходилось исправлять и черкать, в одну минуту самое простое и однозначное понятие под моей рукой превращалось в невразумительное, невероятное скопление букв, иной раз вместо следующего слова на бумаге появлялось совершенно иное, которое я вовсе не имел в виду. Я продолжал, но предательские пальцы выстукивали только косноязычную абракадабру, лишь кое-где перемежаемую сильными выражениями, которые не имели ничего общего с тем, что я хотел написать. Вспотевшие подушечки пальцев скользили по клавиатуре; я видел два изображения, сплетающихся между собой, в голове роились бессмысленные звукосочетания и наборы слов. Я встал, помешавшаяся машинка холодным трупом лежала на столе, моя нижняя губа, засохшая и изгрызенная, вдруг лопнула посередине, и из нее сладкой струйкой мне в рот и по подбородку потекла кровь. Я стал сосать губу, потом еще раз шепотом произнес фразу, которую со всей ответственностью и в полном сознании собирался нанести на бумагу в ту минуту, когда все смешалось в грамматической вакханалии, и эта фраза, заканчивающаяся восклицательным знаком, говорила о непрощаемой обиде, о твердости и холодности, о неизбежности отмщения… Такую фразу могло породить лишь низкое ослепление ненавистью, и я понял, что никогда ее не напишу, потому что ничего этого во мне уже не осталось. По какому праву хотел я из такого далека судить и вершить, злобно и запальчиво выплюнутыми словами помешать сближению двух людей? Разве гордыня и чувство удовлетворенного злорадства заменят присутствие человека? Я поеду домой, поеду как можно скорей, и мы с мамой обо всем поговорим. Я скажу, что это ее дело, что ей не со мною жить, а с тобой и что я в отношении тебя не питаю ненависти, не испытываю потребности воздать той же мерой за обиду, которую ты нам когда-то причинил. Я скажу ей всю правду. Ты построил дом, хотя в нем и не жил; насадил сад, хотя потом его и не обрабатывал. И не только это — ты строил дом и той, другой, строил вечерами и ночами, ты каждую железку, попадавшуюся на дороге, умел употребить в дело. Нет, ты не любил сидеть сложа руки. Кто знает, может быть, ты потому и ушел туда, что у нас уже все было сделано, а там надо было еще вкалывать и строить. Интересно, под силу ли мне, с моими изнеженными ручками, хоть что-нибудь из твоей работы каменщика? Я скажу матери, что люди меняются. И что ты сейчас наверняка не тот, что раньше. И добавлю, что заодно с этим я прошу прощения себе, прошу простить мои промахи и ошибки.


Мой первый приход на работу, конечно же, не мог выглядеть иначе: в наш старый патерностер, лениво тащившийся от этажа к этажу, я вошел одновременно с Игорем Лауцким. Судя по всему, он был в редакции с раннего утра: в одной руке у него был промасленный пакет и два соленых рогалика, в другой конверт и распечатанное письмо, которое он с интересом читал. Он заметил меня краем глаза, сухо поздоровался и продолжал читать. Лифт плелся еле-еле, и тишина стала удручать меня.

— Отклик на статью? — спросил я.

Он поднял голову, искоса посмотрел на письмо и перевернул его, как будто не решался выдать секрет.

— Ну… удалось мне одно дельце. Я был в деревне и увидел там поле неубранных помидоров. В кооперативе уверяли, что не могут найти потребителя. Тогда я сфотографировал это поле, и фотографию поместили в дневной газете. Тотчас же откликнулся консервный завод. Вот, прислали благодарственное письмо, из кооператива, они даже прибыль хорошую получили. А то все бы сгнило — почти три вагона…

— Поздравляю, — сказал я искренне и без зависти. А про себя подумал: вот такая журналистская работа имеет смысл. Я желаю такого успеха каждому, и себе тоже.

На седьмом этаже мы расстались: он пошел к себе в комнату, я, трепеща, — к главному редактору. Как я должен вести себя? — думал я. Как проштрафившийся или как дорогой гость? Шеф сам облегчил мне выбор. Он говорил по телефону, поэтому молча указал на стул; сидя все становится проще… Я вдохнул запах трубочного дыма, ореолом окружавшего его лысую голову, которая обеспечила ему не одно нелестное прозвище, и сразу же четко себе представил, что буду говорить, и знал, что речь моя будет не без страха, но с прямотой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Айза
Айза

Опаленный солнцем негостеприимный остров Лансароте был домом для многих поколений отчаянных моряков из семьи Пердомо, пока на свет не появилась Айза, наделенная даром укрощать животных, призывать рыб, усмирять боль и утешать умерших. Ее таинственная сила стала для жителей острова благословением, а поразительная красота — проклятием.Спасая честь Айзы, ее брат убивает сына самого влиятельного человека на острове. Ослепленный горем отец жаждет крови, и семья Пердомо спасается бегством. Им предстоит пересечь океан и обрести новую родину в Венесуэле, в бескрайних степях-льянос.Однако Айзу по-прежнему преследует злой рок, из-за нее вновь гибнут люди, и семья вновь вынуждена бежать.«Айза» — очередная книга цикла «Океан», непредсказуемого и завораживающего, как сама морская стихия. История семьи Пердомо, рассказанная одним из самых популярных в мире испаноязычных авторов, уже покорила сердца миллионов. Теперь омытый штормами мир Альберто Васкеса-Фигероа открывается и для российского читателя.

Альберто Васкес-Фигероа

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза