Четвертое крыло

Я принюхалась к дыму.

— Я…

— Подожгла шторы? — Он поднял бровь. — Да.

— Ой. — У меня не хватало сил устыдиться, поэтому я просто провела пальцами по его щетине. — А ты — потушил.

— Да. А потом сразу уничтожил твою мишень, — он поморщился. — Принесу тебе новую.

Я взглянула на шкаф.

— И мы…

— Да уж, — он поднял брови. — Да и кресло тебе понадобится новое.

— Это было… — А я ведь даже штаны с него не до конца сняла, и смятая сорочка так и висела у меня на плече.

— Ужасающе идеально. — Он взял меня за подбородок. — Надо привести тебя в порядок и уложить спать. Будем волноваться о… комнате потом. Забавно, но твоя кровать — как раз единственное, что мы не разворотили.

Я села, чтобы убедиться, что кровать и правда выжила, и рядом сел Ксейден, придвинувшись ко мне. Я тут же потеряла интерес ко всему, кроме его мускулистой спины и синего следа, наложенного Сгаэль.

Я осторожно потрогала узоры, задержавшись кончиками пальцев на выпуклых серебристых шрамах, и он напрягся. Короткие тонкие линии — слишком четкие для кнута, слишком бессмысленные в своем порядке, но ни разу не пересекающиеся.

— Что с тобой случилось? — шепнула я, затаив дыхание.

— Тебе правда хочется знать?

Он явно напрягся, но не отодвигался.

— Хочется.

Они не выглядели случайными. Кто-то ранил его специально, со злым умыслом, и теперь мне хотелось выследить этого «кого-то» и сделать с ним то же самое.

У Ксейдена заходили желваки, когда он оглянулся через плечо и встретился со мной глазами. Я закусила губу, зная, что сейчас может случиться что угодно. Он может отгородиться, как обычно, а может и впустить меня.

— Их так много, — пробормотала я, проводя пальцем вниз по спине.

— Сто семь, — он отвернулся.

От этого числа застыло все внутри, и моя рука замерла. «Сто семь». Это число называл Лиам.

— Столько несовершеннолетних ребят получили метку восстания.

— Да.

Я передвинулась, чтобы видеть его лицо.

— Что случилось, Ксейден?

Он убрал мои волосы со лба, и выражение, мелькнувшее на его лице, было так близко к нежности, что у меня екнуло сердце.

— Я увидел шанс на сделку, — сказал он тихо. — И воспользовался им.

— Что еще за сделка оставляет с такими шрамами?

В его глазах бушевало внутреннее противостояние, но наконец он вздохнул.

— Такая, по которой я понес личную ответственность за верность ста семи детей лидеров восстания, а взамен нам позволили сражаться за свою жизнь в квадранте всадников — вместо того, чтобы казнить нас вместе с родителями, — он спрятал глаза. — Я выбрал вероятность гибели вместо ее неминуемости.

Жестокость предложения и его жертва ради спасения остальных потрясла, словно настоящий удар. Я ласково погладила его щеку и повернула лицо обратно к себе.

— И если кто-то предаст Наварру… — я подняла брови.

— Тогда моей жизни конец. А шрамы оставлены в напоминание.

Вот почему Лиам говорил, что обязан ему всем.

— Мне жаль, что тебе пришлось это пережить.

Особенно учитывая, что не он поднял восстание.

Он посмотрел на меня так, словно видел меня настоящую до самых глубин.

— Тебе извиняться не за что.

Когда он хотел было встать, я схватила его за руку.

— Останься.

— Нельзя. — Две морщинки пролегли между его бровями, он что-то искал в моих глазах. — Люди будут говорить.

— Когда это меня волновало, что обо мне подумают другие? — я применила против него его же слова и села, положив ладонь на метку на его шее. — Останься со мной, Ксейден. На вынуждай умолять.

— Мы оба знаем, что это плохая идея.

— Зато она наша.

Его плечи поникли — и я знала, что победила. На эту ночь он мой. Мы по очереди прокрадывались из комнаты, чтобы помыться, и наконец он скользнул в постель рядом со мной.

— Только в этих стенах, — тихо произнес он, и я поняла, что он имел в виду.

— Только в этих стенах, — согласилась я. Мы не в отношениях, ничего подобного. Учитывая нашу иерархию, это была бы… катастрофа. — Мы все-таки всадники.

— Я просто сам себе не доверяю, если кто-нибудь скажет…

Я поцеловала его губы, заставив замолчать.

— Я знаю, о чем ты. Это… мило.

Он касался губами моей кожи.

— Я не милый. Пожалуйста, не принимай это за мягкость или доброту. Ты только пострадаешь, и что бы ты ни делала… — он зарылся лицом в мою шею, глубоко вдохнув. — Не влюбляйся в меня.

Я гладила его помеченную руку и молилась, чтобы со мной сейчас не происходило ровно это. Вот эта ошеломительная борьба желания и удовлетворения в груди — это же последствия того, что я кончила не один раз, а целых три, да? И не более того.

— Вайоленс?

Я посмотрела в окно, на бесконечное черное небо, и сменила тему, чувствуя, как с каждой секундой тяжелеют веки.

— Как ты догадался, что я смогу заклинать молнии?

Он вытянулся, чтобы прижать мою макушку подбородком.

— Я так подумал в ту ночь, когда Тэйрн направил в тебя свою силу, но сомневался и поэтому ничего не сказал.

— Правда? — я заморгала, пытаясь вспомнить, но мозг наполнялся приятным глухим гулом, уступая сну. — Когда? — мои глаза сомкнулись.

Его руки сжали меня сильнее, мои ноги прижались к его штанам, когда я задремала.

— Во время нашего первого поцелуя.

* * *