Четвертое сокровище

Когда Джиллиан потянулась за кувшином с пивом, Тина заметила татуировку сзади у нее на плече. То был японский иероглиф «луна» — гэцу. Сам темно-синий, а вписан в красный круг.

— Интересная татушка, — отметила Тина.

— Можешь прочесть?

— Это японский иероглиф «луна». А красный круг — это дзэнский знак энсо?

— Дай-ка взгляну, — попросил Уиджи.

Джиллиан повернулась и оголила плечо.

— Так и есть. Энсо.

— Что означает? — спросил Уиджи, разглядывая круг.

— Символизирует вечность, — ответила Тина. — Насколько я знаю.

— Вечная луна, — вставила Джиллиан. — В этом смысл всего. Вечный цикл жизни.

— Этот «энсо» напоминает мне нуль, — отметил Уиджи. — Не наступая никому на культурологические ноги, нельзя ли сказать, что этот знак скорее символизирует «ничто», а не «всё»?

— Это же дзэн, Уидж, — сказала Джиллиан. — Всё есть ничто. Правильно, Тина? Поправь меня, если что не так.

— По правде говоря, я не очень-то разбираюсь в дзэне. — Мистер Роберт нашелся бы, что сказать, подумала она. — Вроде похоже на дзэн. У тебя есть еще татуировки?

— Есть, но я не могу показать вам их здесь.

— Выпей-ка еще, — сказал Уиджи, наполняя ее стакан. — Мы заставим тебя показать их всему бару.

— Ну, для этого нужно будет выпить гораздо больше.

— Ты говоришь по-японски, Тина? — спросил Уиджи, наблюдая, как Джиллиан поправляет верхнюю часть своего туалета.

Тина не любила говорить по-японски ни с кем, кроме своей матери.

— Я понимаю, что мне говорит мама, — если, конечно, это не выходит за рамки второго класса японской школы. Могу сказать несколько слов в ответ. А ты? Ведь Крус — латиноамериканское имя, так? Ты говоришь по-испански?

— Судя по всему, так же, как ты по-японски. А как ты, Джиллиан?

— Что я?

— Какие-нибудь национальные оттенки в твоем происхождении?

— Я практически полностью англосаксонка. Среди предков были и шотландцы, но на их языке я почти совсем не говорю.

— А почему дреды? — спросил Уиджи.

— А в чем дело? Тебе не нравится?

— Этого я не говорил. Ты растаманка?

— К религии это не имеет отношения. Я не практикую ничего, просто иногда стучу в ритм, когда нравится музыка. Кроме того, я выглядела бы чертовски скучно, если б ничего с собой не делала. Была бы еще одной южно-калифорнийской белой девчонкой.

Тина коснулась одной из ее косичек:

— Как ты это сделала?

— Жуткая морока. Прежде всего…

Уиджи встал.

— Схожу еще за одним кувшином, пока вы туз о прическах.

— …Я заплела кучу косичек и обработала их перманентом. Затем сходила к стилисту, и та сплела их по четыре-пять вместе и закрепила гелем. Потом сделала начес. Это чистая пытка. Мне нельзя было мыть волосы три недели, чтобы плетение сохранилось.

— Ты с ними выглядишь здорово, — сказала Тина.

— Спасибо. Ты тоже так можешь.

Тина потянула себя за волосы, доходившие до плеч:

— Не знаю. Ты видела азиатов с дредами?

Джиллиан нахмурилась:

— Да вроде нет.

Вернувшись с пивом, Уиджи наполнил их стаканы до краев.

— Закончили о прическах?

— Я вот что хочу узнать, — сказала Тина. — Ответ на вопрос о Кахале и Гольджи.

— Господи, — вздохнула Джиллиан, — и охота тебе говорить о таких пустяках. Кстати, в чем там проблема с этими придурками?

— Я покопался насчет этого после семинара, — ответил Уиджи. — Гольджи считал, что мозг представляет собой сеть нервных тканей. Так называемая ретикулярная, или сетчатая теория. Кахаль же полагал, что мозг состоит из индивидуальных клеток. Так называемая нейронная теория.

— Базара нет, — вставила Джиллиан. — Так я и думала.

— А ты, Тина?

— Мне пришло в голову нечто похожее. Только не совсем это.

— Этого должно хватить для ответа, — сказал Уиджи. — Я же был абсолютно без понятия. Но я все-таки — один из аспирантов Аламо. Он, но идее, должен взять меня к себе. Но, как мне кажется, правильный ответ не очень-то много значил. Главное — как ты ответил на вопрос.

— Как это? — спросила Тина.

— О чем ты, док? — подхватила Джиллиан.

— Потом сами увидите. — Он опорожнил стакан. — Я умираю с голоду. Пойдемте ко мне чего-нибудь перекусим. Заодно проверим почту. Может, уже пришел ответ.