Четвертый

Так, это фляга с водой — скорее подсказали руки, чем зрение. Слава богу, кто-то на судне оказался достаточно опытным, чтобы оставить мне НЗ. Я с огромным удовольствием напился, в последний момент остановив себя — судна то не видно, неизвестно, сколько мне здесь еще болтаться. И куда они подевались? Даже если ушли к островку, могли бы зажечь там огонь какой-нибудь. Или нет? Может, решили не привлекать внимания? Ну, тогда мне тут до утра куковать. Руки зашарили в темноте — сверток, вторая фляга, и все. Я пошарил, надеясь на записку или еще что-нибудь, но бочонок был пуст. Сверток? Я развернул его, болтаясь под звездным небом с гудящей, как самолет, головой, и обнаружил только стопку стандартных морских лепешек. И за это спасибо!

Возня с бочкой, еда, обследование двух оставшихся кнехтов на время отвлекли меня. Однако справившись с первоочередными нуждами, я очутился лицом к лицу с довольно мучительным состоянием. Храм гнал через меня бесконечный равнодушный поток, в котором я, хоть и привык немного, никак не мог обрести себя, вернуть ясность чувств и мышления. С каждой минутой пребывания на плоту нарастало отчаянное желание избавиться от этого гула. Оно становилось нестерпимым до такой степени, что я начал подумывать отправиться вплавь в темноте в неспокойном море за несколько километров на невидимый кусочек суши. Очевидное сумасшествие! Подумать вышел! Обмыслить то да се! Во мне осталась лишь одна мысль — избавиться, хоть на мгновение, от Храма!

Остатков разумности хватило, чтобы, обвязавшись длинным концом, бухта которого была аккуратно наброшена на ближайший кнехт, броситься в воду и, хватаясь за мокрую веревку, привязавшую мой плот к одному из трех буев, заскользить прочь. Все буи были расположены за границами тени храма, и я надеялся, что, повиснув на одном из них, смогу, наконец, перевести дух.

Это короткое путешествие ясно показало, насколько ночное море недружественно пловцу. Я, вообще-то, отлично плаваю. Мое детство прошло у моря. Нашим любимым развлечением был шторм — что может быть веселее, чем укротить прибой? Используя обратный ток воды, с легкостью поднырнуть под костоломную нависшую громаду, пугающую туристов, дождаться на нужном расстоянии вздымающийся к небу гребень следующей волны и устремиться бешеной ракетой к берегу, вздымая красивые крылья бурунов от выставленных впереди рук. Сколько народа, выросшего вдали от такого аттракциона, сломало себе руки, ноги, сколько погибло, пытаясь самонадеянно, чаще всего под хмелем, противостоять воле моря?! Для нас же это было долгожданное веселье, намного более желанное, чем унылое ковыряние в теплой прозрачной луже. Я помню, что наши родители настолько привыкли к нашей видимой «непотопляемости», что однажды, когда даже мне стало страшно среди мощных волн, опускаясь в ложбины, между которыми я терял из виду все, кроме кусочка неба над стеклянными горами, они жизнерадостно махали мне с берега рукой в те моменты, когда моя голова мелькала на очередной пенной вершине. Между прочим, эффектный вынос тела на пляж кипящей стихией был единственным безопасным способом выбраться из нее. Хочешь войти в волны — ищи воду, которая сама стремится туда. Хочешь выйти — только верхом на водяном коне. Все остальное смертельно опасно.

Оказывается, потеряв зрение, очутившись в темноте, мы лишаемся важных ориентиров, не видя надвигающуюся воду, ловя открытым ртом в темноте хлесткие гребешки волн, потеряв горизонт. Мне пришлось перевернуться на спину и, крепко сжимая колючую веревку, то стремившуюся утащить меня в пучину, то вздымающуюся натянутым над головой тросом, вырывающимся из усталых рук, постепенно, выбирая удобные моменты, ползти метр за метром по такой же невидимой в темноте опоре, как само море.

Внезапно тень отпустила меня, и я освободился. До того оглушенный, теперь я мог сказать, что морская вода очень теплая и соленая, что разгулялся ветер, бросающий брызги в лицо, как будто мне и так мало, что плот до сих пор виден светлым пятном, скачущим вдалеке. Уши ловили плеск и шипение, порывы ветра и хлесткие удары швартовых о воду. Я завертелся и умудрился рассмотреть бело-черный буй, к которому был привязан конец. До него оставалось не так уже и далеко, и я поспешил обхватить вертлявый бочонок, обмотав ногой трос, уходивший вниз, туда, где лежали остатки древнего города. На мгновение показалось, что кто-то из его обитателей может схватить меня за беззащитные конечности, но мысли уже успокаивались, обычные чувства возвращались, уходило сумасшествие храмовой тени. Я, наконец-то, мог думать.