Четвертый

Я уже привычно напился, озираясь, затолкал в себя лепешку. Вокруг никого! Меня, что, бросили? Не хотелось в это верить, и я тешил себя надеждой, что вот-вот, и появится знакомый силуэт судна. Но теперь это уже не выглядело как невыносимая пытка ожиданием. Храм очертил мне мои возможности, и они оказались неожиданно велики. Знать бы еще, как ими воспользоваться! Я задрал голову к небу, провожая взглядом невидимый водопад, и ошарашенный увиденным застыл — прохладный поток, что так гудел в моей голове, уходил в небо стремительно несущейся от меня тьмой. Если всматриваться, казалось, что я улетаю, оставляя позади темное пустое пространство. Голова закружилась, я опустил ее, и видение пропало. То, что это дар храма, было ясно — уносящаяся прочь бездна по-прежнему была невидима. Точнее, глаза мои все также видели бледнеющее под разгорающимся рассветом небо с редкими клоками белой ваты, но что-то еще — я отчетливо понимал, что это не зрение, формировало эту чудовищно непривычную картину, существующую параллельно тому, что видели глаза. Я машинально опустил лицо вниз и едва не подпрыгнул — из недалекой глубины на меня наплывало бешено несущееся будущее, четко очерчивающее контуры лежащего на дне моря полушария храма. На какое-то время я выпал из реальности, жадно рассматривая фантастическую картину, рождающую непривычное ощущение стремительного путешествия сквозь время. Я встряхнулся, отгоняя видение, и оно легко отступило, оставив лишь уже знакомое ощущение близкого беспокойства. Мне надо было разобраться с иным — как обратить этот, ощущаемый только мною поток в прямое воздействие на четырехсот с лишним тысячетонную громаду на дне.

Для начала предстояло провести несколько экспериментов — я хотел выяснить, могу ли я как-либо влиять на последствия того, что для меня выглядело как сброс жара, стремительно сжигающего мое тело при малейшей попытке сопротивляться. Кстати, не помешало бы взглянуть на этот процесс по-новому — даже если он и останется пока непонятной картинкой, то подскажет, как это выглядит. До сих пор все мои ощущения сводились к бешеной пляске тепловых рецепторов, заплутавших в переплетении реальности и наведенных ощущений. Пора взглянуть на это, так сказать, вооруженным взглядом.

Слегка придержав водопад, отчего, как показалось, мое тело взорвалось болью массивного ожога, я тут же сбросил избыток энергии на безразличную воду. Верхушка близкой волны разлетелась облаком пара, соли и горячих брызг, случайно задетая взглядом. Море вдалеке хлопнуло и выбросило фонтан кипящей воды. Вот и все. Но я теперь видел, как отраженным лучом сверкнуло нечто от меня, видел, как рассеивался этот луч, как он вспорол воду, глубоко пронзив поверхность, и за мгновение до взрыва как заискрилась, мерцая всеми красками радуги, попавшая под его проекцию вода.

Все это красиво, но совершенно бесполезно. Надо попытаться задержать как можно меньше, чтобы одуревшие рецепторы не глушили сознание, и, медленно сбрасывая, проверить, есть ли у меня хоть какая-то возможность управлять лучом.

Оказалось, есть. Это было удивительно. Отбрасываемый мной луч — более всего похожий на отщеп основного потока, разложившегося на моем мозге, имел цвет. Не тот цвет, который видели глаза, а тот, что ощущался дарованным мне храмом чувством. Время ушло на то, чтобы случайно осознать, что цвет прямо зависит от того, какой образ тепла и звука я при этом держал в голове. Горячая звенящая струна порождала луч с переливчатым синим отливом. Басовый гул насквозь промороженной сосульки рождал глубокий фиолетовый отблеск. Еще более важно то, что взаимодействие луча с веществом прямо зависело от чистоты его оттенка. То, что раньше я вслепую нащупывал на кристаллах, я теперь прямо воспринимал на собственном мозге, служившем именно таким кристаллом, с той существенной разницей, что я пытался им худо-бедно управлять.

Когда солнце окончательно воцарилось над океаном, я был вымотан. Большая часть тени храма проходила сквозь меня беспрепятственно — и слава богу, иначе мое тело уже давно испарилось бы, но что-то все же цепляло мой измученный разум, и это цепляние воспринималось ощущением гудящего водопада, вконец меня вымотавшего. Не держась за веревку, вплавь, я добрался до знакомого буя, просто чтобы прийти в себя, вернуть хоть на пару минут ясность чувств и мыслей.

Море немного успокоилось. Во всяком случае, болтаться в обнимку с бело-черным бочонком было сейчас намного комфортнее, чем ночью. Я был доволен. Потратив кучу усилий, сожрав все лепешки и окончательно добив фляги с водой, я знал, как добиться перемещения предмета. Оставалось лишь испробовать в качестве такого предмета инопланетную полусферу диаметром метров в пятьдесят и весом в несколько сот тысяч тонн. Делов-то!

Азмарат оказался капитаном более опытным, чем отборный спецназовец, командовавший орденской яхтой. Ной быстро сообразила, что имеет дело со старым контрабандистом, и, хотя сделала себе мысленную пометку на этот счет, была скорее довольна неожиданным открытием.