Четвертый батальон

Мы были готовы броситься навстречу, им и обнять их, наших обманутых врагов, убивших уже десятки наших товарищей. С бронзовыми от загара лицами рослые марокканцы шли улыбаясь. Они были уже рядом с нами, как вдруг непонятная и страшная сила обрушилась на четвертый батальон. Вокруг рвались гранаты. В руках двухсот людей, назвавших нас братьями, были маленькие ручные гранаты, которые трудно было заметить даже на расстоянии тридцати метров. И вот гранаты полетели в нас. Почва проваливается под ногами. Я жадно глотаю воздух. Короткие и острые вспышки разрывов слепят глаза и обжигают тело. Слышны разрывы гранат, стоны умирающих и яростные проклятия живых бойцов. Ошеломленные этим неожиданным вероломством, мы бросаемся за укрытия. Яростный голос Фелисе Луканди возвращает нам мужество:

— Ни один мавр не должен уйти!

Этот клич перекрывает все.

— За мной!

Только сейчас нам, оставшимся в живых, стало понятным, что коварный враг плохо рассчитал. Мы без выстрелов бросаемся за «глухарем». В дымовой завесе, еще не растаявшей после взрывов, наши штыки и приклады быстро находят врага. Откуда брались силы у бойцов четвертого батальона? Словно и не было трех бессонных ночей.

Луканди продолжал кричать:

— Ни один не уйдет!

Мы отвечали:

— Не уйдет!

Все двести мавров легли у наших окопов. Но новый враг, находившийся где-то недалеко от места боя, мог в любую минуту обрушиться на нас. Луканди опередил противника. В полукилометре от нас уже устанавливали свои пулеметы Салинас и Дельбаль. На этот раз враг не рискнул больше пойти в атаку.

Оставив охранение, мы через час покинули поле, усеянное трупами мавров.

Мы шагаем к Авиле. С флангов нас поддерживают части полка Октября. Не встретив ни одного фашиста, мы беспрепятственно приближаемся к окрестностям Авилы. Уже виден этот маленький городок, населенный когда-то двадцатьюпятью тысячами жителей. Разведка донесла, что Авила покинута фашистскими частями, и Луканди определил точное время нашего вступления в городок:

— Остается выкурить ровно одну папиросу.

Я вместе с разведывательным дозором вхожу в предместье Авилы. Нас догоняет всадник в широкополой мексиканской шляпе, надетой поверх черного платка, низко повязанного на лоб. Я узнал полковника Гонзалеса из штаба Мангады. Не слезая с коня, он спросил, кто из нас старший, и, услышав мою фамилию, передал письменный приказ:

— Поворачивайтесь с дозором и немедленно вручите пакет капитану Луканди.

Батальон отстал от нас на километр. «Почему полковник не мог сам передать приказ нашему командиру, ведь он прискакал оттуда?» — эта мысль не оставляла меня, пока я бежал с пакетом. Через несколько минут я стоял перед капитаном. С недоумением прочитав приказ, он протянул его мне. На листке бумаги мелкими наклонными буквами было написано: немедленно отойти от Авилы и вернуться в Навальпераль, Объяснений никаких.

Мы возвращались молча, подавленные непонятной нам механикой войны. Ведь до Авилы только одна папироса, как выразился капитан, а отсюда можно было уже начать по-настоящему гнать врага. Луканди прекрасно понимал многозначительное молчание своих бойцов. На коротком привале, где мы подсчитывали наши трофеи, брошенные врагом у ворот Авилы, — здесь было четыре пушки, шесть пулеметов, сто тридцать лошадей, семь грузовиков и пятьсот комплектов обмундирования, — Фелисе Луканди произнес самую короткую из своих речей:

— Друзья, приказы не обсуждаются.

Тогда Панчовидио спросил, поднимая руку:

— Разрешите, товарищ капитан.

Луканди молча кивнул головой в знак согласия.

— Мы шли, когда по нас стреляли, — начал Панчо, — и вдруг останавливаемся, когда ни одна винтовка не направлена на батальон. Непонятно, товарищ капитан.

— Приказы не обсуждаются, — строго повторил Луканди и примирительно добавил: — Командование опасается, что мы оторвемся слишком далеко вперед и понесем излишние потери.

Мы приближались к местам недавних боев. Была ночь. Все молчали. Перед моими глазами почему-то все мелькала широкая мексиканская шляпа, черный платок полковника, мелкий и косой его почерк. Я был уверен, что о том же думает и капитан. Слишком уж непонятным был приказ об отступлении.

В Навальпераль мы вошли засветло. Здесь нас ждал приказ военного министерства. За победу над марокканцами, первыми иноземными войсками, с которыми встретились в эти дни бойцы республики, нашему четвертому батальону предоставлялся трехдневный отдых в Мадриде и денежная премия каждому по двести пезет. Кроме того, три бойца батальона получали звание сержанта. В их числе был и я.

Последнюю ночь перед отъездом в столицу я провел в «соборе марксизма» — домике Луканди. Он мне показал портрет своей матери и читал ее письма.

— Ушел за спичками и с тех пор не видел мать. Прошло двадцать с лишним лет. — И Луканди вдруг заявляет: — Отвоюем — обязательно поеду в гости к старушке.