Четыре четверти: учебное пособие

– Когда ставку увеличивают, то все остальные надбавки убирают, некоторые после вашего повышения стали даже меньше получать!

Я в больнице лежала, так меня там бесплатно только градусником лечили! Я за неделю на еду и лекарства всю свою получку за полгода истратила!

Директорские конвульсии на заднем плане стали напоминать подтанцовку, но атавистическое чувство свободы обуяло распоясавшихся шкрабов.

– Почему у работников прокуратуры, например, бесплатный проезд по городу, а у нас нет? Они что, беднее нас, а дачи по три этажа им дедушка из Швейцарии строит?

– Если получишь свои сто тысяч, так тебе коллеги всю оставшуюся жизнь этого не простят, а на эти деньги и полмашины не купишь!

– Вы за тысячу рублей сами возьмите классное руководство, за год на дворники к своему БМВ заработаете!

Партийный товарищ пытался оправдываться: – Без машины нельзя, приходится много ездить. У меня даже от езды хронические болезни обострились!

Но делал еще хуже. Все, что он говорил, тут же использовалось против него.

– Купил бы подержанный уазик, а эту машину можно продать и по всем сельским школам района теплые туалеты для детей настроить! – неслось из класса. – К вашему-то заду теплый БМВ прилеплен, а вы его в январе в нашем школьном сортире на сквознячке заголите! Сразу геморрой свой вылечите!

Градус напряженности повышался. Товарищ умел держать удар. И хотя чувство стыда или хотя бы неловкости в ходе партийной деятельности у него атрофировалось, но он начал злиться и раздражаться из-за несознательности народных масс: – Машина не моя, а партийная, геморроя у меня нет, а наше образование – лучшее, а вот педагоги у нас – не очень! Недавно один учитель в соседнем районе ребенка по голове ударил, даже два раза, а тоже, наверное, зарплатой не доволен! Поэтому вы сначала детей перестаньте бить, учите их хорошо, а потом уж и других критикуйте.

Но защита по принципу «а сами вы козлы» оказалась малоэффективной, поскольку партийца уже никто не слушал, а все обличали, можно сказать, в состоянии самостоятельного разряда, не нуждающегося в каких бы то ни было внешних ионизаторах. Директор сделал шаг вперед и закрыл собою пространство между окончательно разъяренными туземцами и отважным гостем. Учителям он продемонстрировал львиный рык и оскал своей лицевой части, а задней, филейной, стороной директорского тела он ловко выдавил гостя в двери. Через несколько минут гвалт сам собою утих. За окном взвыл стартер, затем солидно зарокотал дизель. Лязг гусениц возвестил, что гостя торжественно повезли за околицу, где за лужей его дожидалась другая жизнь и черная пижонистая «беха».

Вернулся директор. Красный и злой:

– Ну и чего вы добились своими выступлениями? Пар выпустили, так и полегчало? А то, что я хотел через него добиться, чтобы нам, наконец, канализацию сделали и теплый туалет в школе, вам, конечно, в голову не пришло? Теперь, если он главе района на нас нажалуется, ничего нам не будет – даже мела с фермы! А дороги как не было, так и никогда не будет! И вы, – он ткнул рукой в трудовика, – это хорошо понимаете! Но лезете со своим дурацким вопросом. Ну ладно! Как вы ко мне, так и я к вам! Никаких досок на труды я вам больше не дам, мы их на обновление туалета пустим! А вы мне, как обычно, нервы будете пилить вместо досок! Но запомните – демократия закончилась!

Директор удалился, громко хлопнув дверью. В наступившей тишине зловеще зашуршала облетающая от сотрясения штукатурка. Секунду все скорбели по поводу кончины демократии.

– Да, чо-то ты погорячился! – нарушила траур биологичка, сочувственно глядя на трудовика, реплика которого была, пожалуй, самой безобидной из всех. Он пытался что-то возразить, но по напряженным взглядам бывших товарищей понял, что на ближайшую неделю роль козла отпущения принадлежит ему.

– Да ну вас тут всех, еще тут вы мне будете, – пробормотал он, словно заговор, и вышел вслед за директором, эффектно распахнув дверь ударом твердой трудовической ладони.

Однажды вечером, когда я любовался закатом солнца в огороде, вдруг раздался вой, такой тоскливый и мощный, как будто выл по меньшей мере взвод собак баскервиллей. Я помчался к бабе Тане:

– Там кто-то воет!

– Дак кто, собака. Известное дело, – рассудила баба Таня.

– Нет не собака, послушайте!

Баба Таня неохотно вышла на крыльцо, некоторое время вслушивалась, потом спросила: – Где?

– Так вот же! – удивился я. – Вы что, не слышите? – Вой, действительно, был отчетливо слышен и стал даже громче.

– Где?! Тебе мерещится, что ли? – стала раздражаться баба Таня.

– Да вот же! – отвечаю я и даже показываю руками направление.

– A-а! Вот это? – и баба Таня сделала пасс руками, показывая звук.

– Да!

– От ты, прокшатое (термин мне не понятен) место! Это же не вой, это сушилку на заготзерне включили – зерно сушат. Она с месяц, а то и боле выть будет. Ты уж на крыльцо не бегай!

Октябрь

Существуют три вида лжи: бахвальство, вранье и отчетность.

Юзеф Булатович

Отзвуки моей титанической битвы с учащимися на уроках наконец дошли и до начальства.