Четыре четверти: учебное пособие

В естественной среде обитания охламоны ведут себя не так, как на уроке, а как нормальные, понимающие русскую речь люди. Поэтому с удивлением обнаруживаешь в них не только недостатки, но, как ни странно, достоинства. Например, Черепанов на футбольном поле просто бог. Он настолько хорошо играет в футбол, что я начал более снисходительно смотреть на его маленькие человеческие слабости, такие как незнание физики и воровство сигарет в сельмаге.

Однако наступившее внеземное блаженство оказалось слегка испорчено думами о будущем. Одна из таких мыслей приобрела назойливый характер умственного зуда. Это дума об Оценке. Хотелось избежать мучений с ее выставлением в конце четверти, чтобы не было конфликтов с учениками, администрацией и, самое главное, с самим собой.

Зуд завершился созданием гениальной, как мне тогда казалось, десятибалльной системы оценивания. Ее использование по замыслу педагога-новатора должно позволить официально отделить «тройку с плюсом» от «тройки с минусом», а «четверку с плюсом» сблизить с «пятеркой с минусом». Вместо уточнения скудных деревенских новостей в учительской я засел в кабинете.

В результате был рожден и торжественно прибит к стене плакат общей площадью 0,6 м². В начертанных на нем скрижалях отныне и навеки четко определяются критерии оценки. Издалека они очень похожи на десять заповедей. Вблизи же можно прочитать следующее:

Критерии оценки по физике:

10 – превосходно;

9 – отлично, лучше некуда;

8 – отлично, но можно и лучше;

7– хорошо, почти отлично;

6 – хорошо;

5 – так себе;

4 – удовлетворительно, на грани фола;

3 – плохо, но бывает и хуже;

2 – хуже некуда;

1 – ни бе, ни ме, ни кукареку.

Однажды по возвращении из школы на крыльце своего дома я обнаружил трезвого, а потому до крайности грустного Чекушкина. Увидев меня, он встал и изобразил некое подобие полупоклона, выражая высочайшую степень почтения и уважения.

– Не проси, не дам! – вместо приветствия сразу выпалил я.

Но Чекушкин, будучи в потребности опохмелиться, был лучшим переговорщиком всех времен и народов.

– Пойми! – он приложил руки к груди. – Человек, если он человек, должен помогать другому человеку в беде. Всегда! Таков закон жизни! И неважно, отчего у него эта беда, от стихийного бедствия или от собственной душевной слабости.

Далее мне было указано на фатальное стечение двух обстоятельств: на стихийное бедствие в виде Чекушкиной жены, нашедшей опохмельную заначку, и некоторую душевную слабость самого Чекушки, выражавшуюся в очередном усиленном стремлении к спиртному.

Через десять минут я сдался и направился в свою комнату, чтобы дать денег Чекушкину на чудесное возрождение его погибающего организма.

Но денег, оставленных мною утром перед работой в ящике стола, не было. Я перерыл все ящики и все места, куда я мог бы в задумчивости затолкнуть полученную накануне зарплату.

– Нет денег, – озадаченно сказал я вожделеющему Чекушке.

– Эх ты! На чекушку жмешься! – опечаленный несовершенством моей души Чекушкин удалился.

Я снова принялся искать деньги, пока со всей отчетливостью не понял, что их украли. И сделать это могла только Люся, которую с ключами от дома я посылал за забытыми мною тетрадями.

Люся появилась ближе к вечеру, судя по всему – в хорошем настроении. Она загадочно улыбалась и прятала что-то за спиной.

– Люся, – мрачно спросил я, – ты брала у меня деньги?

– Да, – на удивление просто созналась она.

– Ты украла у меня всю зарплату! – не выдержал я спокойного тона. – А потом приходишь как ни в чем не бывало!

Улыбка исчезла с ее лица.

– Я не украла, а взяла! – возмущенно крикнула она и бросила на стол целлофановый кулек с конфетами. – Вот. Просто сладкого захотелось, а это я вам же купила!

– На всю зарплату конфет! Да еще целый килограмм! Да ты меня совсем что ли за идиота принимаешь! Мне что, теперь у себя дома деньги надо прятать!

– Я конфет не килограмм купила, а много, на всю нашу группу рассчитывала!

Губы ее задрожали, но она быстро справилась с секундной слабостью и обычным, немного развязным тоном нараспев произнесла: – Ладно, извините. Хотела всем сделать приятно, я же не знала, что вы такой жадный!

Она резко развернулась к двери и подчеркнуто торжественно вышла, высоко задирая голову.

– Я не жадный, а ты просто воровка! – успел крикнуть я вслед Люсе.

Опомнившись, через минуту я бросился за ней, но Люся бежала со всех ног и ее стриженая голова мелькала в самом конце улицы.

Услужливая память подленько подсунула мне достаточно давнюю и уже забытую мною беседу с одной их трех Люськиных воспитательниц, и чувство стыда физически ощутимо заполнило грудную клетку.

После одного из педсоветов Люськина воспитательница подошла ко мне, деликатно взяв за локоток, отвела в угол и сказала: – Люся у вас часто бывает.

По интонации было непонятно, это вопрос или утверждение.

– Да, – ответил я, а потом агрессивно добавил: – А что, нельзя?