Четыре четверти: учебное пособие

– Она у нас дура, – комментирует сидящий за ней Будильник, а затем, для внесения вклада в общее веселье, добавляет: – У нее не все дома, и у нее отец мать убил!

Общий смех обрывается, но Будильник не понимает, что сказал что-то не то, и продолжает ждать заслуженных оваций.

Я не нахожу для него вслух произносимых слов и приказываю:

– Открываем тетради и пишем число – первое сентября.

Наконец-то устанавливается относительная тишина. Многоголовое чудище склонилось над тетрадками и множеством своих рук приготовилось шаркать в тетрадях число и тему урока. Это длилось недолго. Я поворачиваюсь к чудищу спиной и пишу на доске дату. Но всякий дрессировщик знает, что к зверю нельзя поворачиваться спиной – это провоцирует нападение. Тут же раздается смачный и увесистый звук удара книгой о тупой предмет и крик:

– Ты чо, совсем с ума сошла!

Резко поворачиваюсь. Будильник держится за голову. Люся аккуратно кладет учебник на край стола и с достоинством собаки, притащившей хозяину тапочки, смотрит на меня. Упавший было градус веселья снова начинает подниматься.

Я спешно начинаю рассказывать первый параграф учебника. Но надежда завлечь этих поганцев в «удивительный и прекрасный храм Физики» не сбылась, так как приготовленный мною глагол наотрез отказался жечь сердца слушателей.

Многотуловищная гидра после моральной победы надо мной утратила к поверженной жертве всякий интерес, оглохла, ослепла и рассыпалась на множество отдельных групп, каждая из которых занимается своими важными делами, никак не связанными с достижением поставленных мною целей урока.

Большая, крупная дылда на последней парте сосредоточенно ковыряет в носу, исследует полученный результат на пальце, затем показывает добычу меланхоличной соседке.

Двое оболтусов гоняют по парте наперегонки мух с оборванными крыльями. Сидящие перед ними повернулись ко мне затылками и увлеченно наблюдают за этими бегами, подбадривая умирающих бегуний возгласами.

Девочка у окна достала вязание и, шевеля губами, считает петли. Ее сосед по парте дремлет.

Даже Люся покинула меня. Она рассматривала картинки в учебнике.

Дирижер остался без оркестра, Суворов – без солдат, Ленин – без рабочих, колхоз – без крестьян. Я мог бы лечь на пол или, например, спеть песню, меня все равно никто бы не заметил. Аэроплан летел по собственному маршруту и плевал на пилота.

Наконец, раздался звонок с урока, которому я обрадовался больше, чем Хома Брут третьим петухам. Так прошел мой первый урок.

Впрочем, особенность этого урока заключалась только в том, что он был первым. Остальные уроки от него мало чем отличались.

Когда гидра оживала, она была сильна, непобедима и издевалась надо мной как хотела. Если мне удавалось чуть-чуть потеснить ее позиции или когда ей просто надоело забавляться со мной, она рассыпалась на бесчисленные мелкие споры, воевать с которыми – все равно что толочь воду в ступе. Враг был неуязвим, потому что его не было.

Я пробовал воздействовать на отдельных особей. Вырванные из среды они были похожи на нормальных детей, каялись, осознавали, давали слово, что «больше так себя вести не будут», но, вернувшись в лоно коллектива, снова превращались в вурдалаков.

Как только я начинал говорить, гидра тут же принималась гундеть всеми своими головами, и звук, создаваемый ею, был подобен океанскому прибою, он шел отовсюду и ниоткуда конкретно. Стараясь перекричать этот шум, я постепенно все сильнее повышал голос и, сам того не замечая, начинал отчаянно орать, как буревестник в бурю. Если бы М. Горький присутствовал на моем уроке, он не смог бы расслышать в этом крике не только жажды бури, но и физического содержания, запланированного к изучению.

Каждое утро я шел в школу с такой же радостью и желанием, с какими ходят к зубному врачу. Я начал считать, сколько осталось до выходных и каникул, которые представлялись мне призрачным, недосягаемым раем. Служба в армии стала казаться не таким уж и страшным мероприятием.

В один из таких батально-провальных дней после уроков ко мне навязался нежданный попутчик, вернее попутчица. Люся выскочила откуда-то сбоку и бесхитростно спросила:

– А можно я вас провожу?

– А тебя воспитатель не потеряет? – спросил я.

– Нет, конечно. Они сейчас в воспитательской чай пьют, а нас начнут потом считать, на обеде, да и то не всегда.

– Ну пойдем, – согласился я, и мы зашагали по главной деревенской улице в сторону моего дома.

– А вы, наверное, очень умный! – неожиданно заключила Люся.

– Почему это? – удивился я.

– Как почему? Вы же физику хорошо знаете, институт педагогический закончили. В учителя же не всех берут, а только самых умных. А я физику никогда знать не буду, – горестно вздохнула Люся.

Я не стал разочаровывать внезапную поклонницу. В пединститут я попал только потому, что при поступлении в один московский вуз завалил экзамены, причем именно физику.

Люся продолжала бомбить меня вопросами.

– А у вас семья есть? Жена и дети?

– Нет.

– Мама и папа есть?

– Есть, – ответил я и прикусил язык, потому что чуть не спросил: – А у тебя?