Четыре четверти: учебное пособие

Но Люся как будто поняла мой вопрос, легко и непринужденно ответила: – А вот у меня никого нет, я с семи лет в этом детдоме. А до этого я еще два года была в другом детдоме. Но я его плохо помню. Там только одна нянечка была, она на нас ругалась, и я ее очень боялась. А здесь, в этом детдоме, ничего – воспитки в моей группе все хорошие, не то что в третьей группе! А когда я вырасту и замуж выйду, у меня будет мальчик и девочка. И собака. Я им всем буду покупать мороженое.

– И собаке? – хотелось спросить, но Люся тараторила и не давала мне вставить ни слова. Да я, собственно, и не пытался. Видимо, ребенку надо пообщаться со взрослым.

– А еще к нам шефы приезжают. Только редко. Они всегда подарки привозят. Там тетка одна с ними ездит, дура какая-то, все время ревет. Зачем же она ездит, если ей у нас так плохо? Пусть тогда не ездит. А то ездит да ревет!

Под непрерывное малоинформативное Люсино тарахтенье мне вдруг вспомнился родительский дом, весь до мелочей, трещины в штукатурке, домашний запах, отцовская «Прима», вечно лежащая у плиты. Этот дом впаян в мою память намертво, образ этого дома – это и есть я. И подумалось: а что будет помнить Люся? Что составляет ее внутренний дом – детприемник или комната, похожая на казарму, со злобной нянечкой?

– Стой! – резко остановил я Люсю.

– Почему?

– Сейчас поймешь.

Я подобрал с земли камешек, взвесил его в руке: – Вот теперь пошли.

Мой недруг выскочил из подворотни как всегда неожиданно. Но увидев мою уже поднятую в замахе руку с камнем, кобелек как будто наткнулся на стену и бросился обратно. Я подождал долю секунды, пока он скроется, а затем бросил камень в ворота. Рефлексы животного надо поддерживать.

Из-за забора послышался бессильный лай. И поделом, счет к этому времени был уже 3: 1 в мою пользу.

– Она меня уже кусала. Теперь я мимо всегда с камнем прохожу, – объяснил я свои действия.

Люся понимающе кивнула: – У нас в детдоме тоже собака была, Найда. Она ничья была, жила под деревянной горкой во дворе. Она была хорошая, но потом у нее щенята пошли и она медичку покусала. Так ее Евграф Семенович приказал убить. А щенят, наверное, утопили. Потому что для собак не бывает детского дома. А жалко. Они такие были смешные.

– А зачем ты Буди… Кожина тогда так сильно книжкой ударила? Да еще на уроке? – во мне неожиданно даже для самого себя взбрыкнул зарождающийся педагог.

– Потому что он дурак! – резко ответила Люся, подумав, добавила: – Дебильный.

– Ладно, – согласился я, – ты только на уроках больше так не делай.

– Да ну его! Он на перемене только пусть попробует подойти, я ему всю морду расцарапаю!

Далее Люся мило и непосредственно добавила пару непечатных выражений, услышав которые, я чуть не упал и ошалело уставился на Люсю. Но она, как ни в чем не бывало, уже рассказывала, как их летом возили в лагерь отдыха, где она одному «родительскому» так въехала, что ему потом в медпункте шов накладывали. Скорее всего, она и не догадывается о значении сказанных выражений и о недопустимости их использования в светской беседе.

Позже я понял, что Люся не врала о своих боевых возможностях и одержанных победах. Несмотря на физическое превосходство, «родительский» школьник никогда не сможет в драке одолеть «детдомовского» сверстника, с пеленок закаленного в боях со своими многочисленными «братьями» и «сестрами». Недостаток веса детдомовец с лихвой компенсирует бесстрашием, умением и нахрапом.

– Ну вот мы и пришли, – сказал я, показывая свой дом.

– А давайте мы у вас чай попьем! – предложила Люся.

Так бесцеремонно ко мне еще никто и никогда не напрашивался, но отказать было неудобно. Да и что мне, жалко что ли?

По прибытии домой я обнаружил бабу Таню, внимательно смотревшую телевизор. Выступал симфонический оркестр. Она услышала, как я вошел, и повернулась ко мне: – Ну-ка, иди сюда. Вот скажи, эти все мужики, они нигде чо ли не работают?

– Почему не работают? – удивился я. – Это и есть их работа.

– Такие лбы и только играют? – изумилась баба Таня. – У нас после войны мужиков в колхозе вообще не было, да и сейчас-то негусто, а тут же целая артель, если их на покос, сколько пользы-то бы было! Вон тот, который палочкой машет, шибко здоровый, он бы, наверное, по целому центеру навильники на зарод кидал, а он какой-то вицей машет, будто комаров гонят!

Она с сожалением и осуждением покачала головой.

Тут из-за моей спины выступила Люся.

– Здравствуйте! Я к вам чай пришла попить, в гости.

Татьяна Константиновна гостье не удивилась, но особенной радости не выказала.

– Мойте руки и на кухню обедать проходите, – хмуро буркнула она, неодобрительно зыркнув на Люсю.

Но Люся этого не заметила, она жадно озиралась по сторонам, затем спросила: – А вы мама Алексея Петровича?

Татьяна Константиновна не слышала или не захотела ответить. Ее спина выказывала полное неприятие происходящего.

– Нет, – ответил я за бабу Таню. – Это Татьяна Константиновна, я у нее на квартире живу.