Четыре дня в начале года тигра

Третью волну бомбардировщиков встретили уже по-другому.

«В людях не осталось страха. Многие рыдали от полного изнеможения. Какая-то женщина простерлась у ног монсиньора, целуя полу его сутаны. Когда улеглась пыль и рассеялся дым, убежище показалось мне светлее обычного, и, оглядевшись, я понял почему. Насыпь у входа разнесло бомбами. Там все было завалено обломками, и нам пришлось карабкаться по ним, чтобы выбраться наружу. Одна воронка находилась всего в десяти шагах от входа».

Убежище чудом выстояло, но дом монсиньора представлял собой ревущий ад. В пламени погибли запасы продовольствия, деньги и все документы мистера X.

На следующее утро он присоединился к колонне беженцев, выбиравшихся из Багио.

Логика убиения

Подобно сражению на Батаане, «кампанию Освобождения» будут обсуждать еще долгие годы, однако, куда бы ни повернул спор, ей суждено быть развенчанной даже как военной операции, и в конце концов все увидят, чем она была на самом деле: незначительным столкновением на второстепенном направлении, крайне важным для фанатичного генерала, но несущественным (как и предвидел Маршалл) для достижения главной цели — окончить войну. Наступление Макартура ни к чему не привело; оно замышлялось только для Филиппин и ими кончи лось. Оно было не шагом вперед в большой стратегии, а только личной войной генерала. Скорее, его войска «увяли на лозе», настоящая же война шла в другом месте.

Филиппины оказались тупиком. Стало ясно, что брать их было незачем, что аргументы, выдвигавшиеся вначале, неубедительны. Их нельзя было использовать в качестве трамплина для прыжка на Формозу, в Китай или на внешние острова Японского архипелага. Силы, сконцентрированные в центральной чисти Тихого океана, шли к «воротам Японии» — островам Окинава и Иводзима, и на скорость их продвижения взятие Филиппин повлиять никак не могло. Нимиц доказал, что обойти можно даже Формозу, хотя она считалась важным звеном в стратегии прыжков с острова на остров. Самое последнее оправдание штурма Филиппин — что их можно сделать районом концентрации сил для вторжения в Японию — разнесла в прах атомная бомба. «Базу М» (весь район от провинции Тарлак до провинции Илокос) еще накачивали боевым снаряжением, когда япошки взмолилась о пощаде. Рельефные макеты Японии, сооруженные из песка на наших пляжах, стали местом детских игр.

Даже соображения сентиментального порядка оказались не более осмысленными. Истеричное предупреждение Макартура, что без освобождения Филиппин белый человек потеряет престиж в Азии, а это надолго подорвет и позиции Соединенных Штатов, давно уже звучит насмешкой для нас, знающих, что последовало за спасением его лица: революция против белого человека в Китае, революция против белого человека в Индонезии, революция против белого человека во Вьетнаме. Нечего сказать, многое сделало наше Освобождение для укрепления американского престижа в Азии! Но нас надо было освободить, даже ценой нашей смерти. А убив нас своим великодушием, Макартур сразу же отправился восстанавливать Японию, оставив нас на пепелище.

Впрочем, и здесь, на Филиппинах, восстановление престижа не привело к восстановлению прежней привязанности, несмотря на судорожную истерию при виде первых джи-ай. Фатальным для нас было то, что освободители отделили хуков[38] от других отрядов Освобождения; фатальным для них — их обращение с «коллаборационистами». Глубокая ирония состоит в том, что «кампания Освобождения», объясняемая любовью к нам, породила националистическое движение, боевой клич которого: «Янки, убирайтесь домой!» — звучит сегодня перед американским посольством. Враждебность проявилась уже в дни Освобождения. Джи-ай, все дела которых сводились к тому, чтобы глазеть на непристойные пляски да валить девок, находили выход своей бьющей через край энергии в кровавых стычках с теми, кого они называли «флипами». Началась эра падения нравов и стрельбы по каждому поводу — еще одно последствие великодушного освобождения нас Макартуром.

И самое худшее: Освобождение принесло разорение, отдавшее нас на милость американцам, а милость эта не отличалась нежностью.

Все наши крупные города лежали в руинах. Экономика была парализована. Население подверглось тяжким испытаниям, стало жертвой всех бед и недугов, которые расцветают в стране, оккупированной чужими войсками. Мы были беспомощны, и этим воспользовались освободители.

Поставленным на колени, что нам оставалось делать? Пришлось дать им равные права[39], которых они домогались, дать филиппинскую землю, которая понадобилась под их базы — они были нужны, чтобы и дальше защищать нас. С такими освободителями нет нужды в тюремщиках. Может, и впрямь существовал дьявольский замысел, может, действительно мистер Рузвельт приказал Макартуру отправиться на Филиппины и сотворить там как можно больше зла, чтобы после войны легче было управляться с этими «флипами»? Цена, уплаченная нами за освобождение, — это не только непосредственное опустошение; весь ужас в том, что мы платим и по сей день.