Четыре единицы

Менсу улыбнулся самой своей очаровательной улыбкой:

– Он у нас лучший. А меня все любят. У нас распределение обязанностей в семье.

Учительница посмеялась и потрепала его по голове. А мир Джуна померк второй раз со времен рождения этого наглеца. Но все, что он сказал, было правдой.

Менсу и правда умел найти подход абсолютно к любому человеку. Он был мягок, покладист, никогда не держал обид и был в курсе всех модных занятий и увлечений сверстников. Его обожали, на 14 февраля он всегда получал ворох валентинок из тайной почты, ему подкладывали пироги и печенья в сумки, а девчонки таинственно хихикали, когда он проходил мимо по школьному коридору. В 14 лет Менсу поцеловала старшеклассница как самого красивого мальчика школы.

Джун мог похвастаться только длинным послужным списком побед на всевозможных олимпиадах и соревнованиях. Никто и никогда не дружил с ним так, как дружили с Менсу. Угрюмый, вечно занятой и замкнутый в себе, неразговорчивый и гениальный Джун не мог победить только своего брата.

Мама иногда качала головой за семейным ужином:

– Ну надо же! Какие же они у нас разные, словно огонь и лед. И ведь родители одни и те же, и жили прям в одной комнате, и в школу одну ходят, а словно с разных планет.

Оба брата были чертовки хороши собой, но Джун, бледный, высокий, с глазами-хамелеонами и полным отсутствием любого проявления эмоций, всегда меркнул на фоне шумного, загорелого, с вечно растрепанными вьющимися волосами, оливковой кожей и светящимися глазами брата. Они и правда были словно огонь и лед, словно инь и янь. Незнакомые люди не могли поверить, что это два родных брата. Они тоже с явным трудом переживали эту информацию.

В детстве Менсу тянулся к нему – сначала маленькими липкими от конфет ручками, затем теми же занятиями, что и у брата, позже – разговорами. Лет в 8 он прекратил эти попытки. Джун ненавидел брата и обвинял его в том, что разрушена была спокойная жизнь его семьи. Объяснить даже себе свои чувства к брату он не мог во взрослом возрасте. Просто продолжал по привычке не замечать его дома у родителей, куда все реже возвращался.

Большой грант на исследования для студента – редкое дело. Особенно если этот студент из Кореи, а грант – из Гарварда. Джун написал пару научных работ в университете по механизмам работы органелл клетки. Грант был огромным. Джун собирался открыть секрет вечной жизни клетки. Вещи были собраны вмиг, университет в Сеуле закончен за один семестр, в аэропорт его не пришли провожать родители, он не собирался им сообщать о времени отлета.

Менсу заболел внезапно. Сначала просто головная боль и небольшая температура. Мама по телефону жаловалась, что антибиотики почему-то не помогают уже три недели. Джун отмахнулся и предложил сменить врача, в конце концов, ему нет дела до какой-то банальной ангины, когда в руках он держал почти доведенный до ума эликсир вечной жизни. Он с раздражением бросил трубку, поражаясь, как может мама тратить время на разговоры о миндалинах любимого сыночка, когда он пытался в очередной раз объяснить ей, чем же он занимается в лучшей в мире лаборатории.

Звонок раздался поздно ночью. Он чертыхнулся и рявкнул в трубку:

– Да, отец, что там?

– Менсу в коме. Джун, мы не знаем, что делать.

– Отец, а что говорят врачи?

– Они тоже не знают, что делать, – и тихонько заплакал на том конце связи.

Джун был в ярости: огромная больница в центре мегаполиса просто разводила руками, и он должен был тащиться на другой конце земли, оставлять работу, лабораторию, свою жизнь, чтобы прочитать им курс лекций по инфекционным болезням?

«Это точно сепсис! Ну неужели нельзя подобрать антибиотик и найти источник?! Почему надо мчаться сломя голову? Вот он придет в себя и я точно ему голову оторву», – он даже не смог поспать в самолете, дикие мысли сжигали его изнутри, он был целиком уверен, что решит проблему за полчаса, хоть и не был практикующим врачом. Но врачом он был, поэтому сразу из аэропорта прибыл в клинику, отодвигая рыдающую мать и потерянного отца в сторону, прошагал в кабинет заведующего отделением.

– День добрый, мне сказали, что вы – брат пациента Менсу…

– День совершенно не добрый, да, я – брат пациента, которого вы все так отчаянно пытаетесь спровадить на тот свет, – Джун не поклонился, как положено в корейском обществе, не протянул руку, как положено в европейском, говорил в неподобающем стилю вежливости тоне и шипел вместо слов. Заведующий вздернул брови, открыл рот от изумления, но ничего не сказал, а просто сел напротив устроившегося в кресле наглого, по меркам любого общества, молодого мужчины.

– Менджун, я верно понимаю?