Четыре единицы

Она устало кинула документы на соседнее сидение от себя подальше. Невозможно было читать этот фарс дольше десяти минут, голова начала ходить кругом от иносказательности каждой строчки.

Про себя она отметила, что документы содержали краткую вытяжку из сегодняшнего заседания. Ни слова о том, что будет дальше. Они и сами не знали, что будет дальше. Анна задумалась, не позвать ли на обед экспертов по одному-двое, чтобы хоть примерно обсудить план действия. Или бездействия? Главное, не привлекать внимание этой стаи с рыбьими глазами напротив их кресел.

Пожалуй, надо посоветоваться с Мэривезером. Он, кажется, был более всех осведомлен об этом мероприятии.

С такими мыслями, глубоко в них погруженная, она вошла в свой номер, быстрым движением сняла туфли и взялась за трубку внутреннего телефона. Он был винтажным, совершенно не соответствовал интерьеру ее номера, еще и работал через раз.

Не успев коснуться круглого диска для набора номера Хуана, она замерла от звука голоса, словно ей выстрелили в спину.

– Я думал, ты уже не вернешься.

Анна медленно повернулась, все еще прижимая телефонную трубку к себе. Джун сидел на кресле в центре ее гостиной, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руках и самодовольно выпускал струйку белоснежного дыма вверх. Судя по пепельнице, ждал он давно.

Раздавив недокуренную сигарету, он встал и оправил пиджак:

– Ты прочла директивы? Тебе должны были передать.

– Прочла, – она старалась ответить максимально спокойно, хоть и была на грани раздавить трубку телефона прямо в руках. По правде, присутствие Джуна ее даже не удивило.

– Да положи ты его, – он быстро подошел и вырвал телефонную трубку из ее рук. – Хуан еще не доехал, они с Кэном где-то на местном рынке, ищут виски.

И уловив ее немой вопрос, добавил:

– Нет они не в курсе, что я знаю, где они.

– Что тебе надо, Джун? – Анна отошла подальше и уселась на диван, Джун немедленно последовал за ней и уселся рядом, широко раскинув руки, и уставился на деревья за окном:

– Твое мнение.

Анна не сдержалась и прыснула смехом:

– По поводу чего? – мысленно она пропустила часть «с какой такой радости тебя стало интересовать чужое мнение по хоть какому-то вопросу?». Все равно бессмысленно, зачем сотрясать воздух.

– Что ты думаешь по поводу всей этой ситуации, – Джун потянулся за очередной сигаретой.

– Здесь не курят.

Он даже не замешкался, поджег и глубоко затянулся. Так курят только во время серьезного стресса. Анна заметила, как его пальцы слегка подрагивали. Чтобы скрыть волнение, Джун болтал ногой.

– Ситуация – дрянь, это понятно. Думаю, тебя больше интересует, как нам дальше быть, когда они запретят…

– Считаешь, все же запретят?

– Сомневаешься? Они согнали лучших специалистов со всего мира, остановили работу огромных клиник, только для того, чтобы поболтать?

– Это я вас согнал.

– Да, знаю. Хуан сказал. Но если б не мы, так другие. Какая, в сущности, разница? Им совершенно все равно, кто сидит на этих двенадцати стульях. Нам конец. И всему человечеству.

Джун затушил едва начатую сигарету, оперся руками на колени, продолжая осматривать деревья за окном. Анна внимательно его изучала, пользуясь таким вниманием к пейзажу.

– Я ищу, все время ищу варианты. И иногда кажется, что могу добиться в этом деле успеха, что ответ у меня под носом, но я просто не замечаю. Но все, что я делаю по факту – это говорю с глухонемыми людьми о вещах, представления о которых они просто не имеют. Или не хотят иметь. Честно, я уже не знаю. Меня тошнит от высокопарных бессмысленных слов! Конкретика словно утратила право на свое существование. Вместо нее все разговоры ведутся такими окольными путями, что я сбиваюсь в самом начале. А эти директивы? Я поручил их написать самому бездарному стажеру из всех, что были в нашем здании. И ты знаешь, они вышли бесподобными с первого раза. Им понравилось неимоверно.

– Пятерка в одинаковых костюмах?

– Да, они. Но дело даже не в них! Я тоже сначала всю свою злобу обрушивал на эти держиморды. А потом понял, что они просто олицетворяют большую часть человечества. Страсть к бессмысленным разговорам, духовное скудоумие и тупость. О, Унхе, сколько тупости вокруг!

Корейский аналог ее имени ворвался в пространство словно насильно, без ее разрешения и принятия, от этого ей скрутило глотку, а желудок вжался в позвоночник.

Унхе. Да, так он ее называл. В прошлой жизни, пожалуй. На острове Джеджу она шагала быстро под летящими лепестками сакуры. Был погожий день, солнце не сильно припекало, а море по-зимнему еще не поменяло цвет воды с темного на лазурный, летний. Она словно видела эту аллею из сбрасывающих цветы деревьев и себя: длинный плащ поверх тонкого белого платья. Она смеялась, да, смеялась. Но звука смеха она не помнила, словно из-за вакуума головы не поступали звуки. Его глаза: дико-холодные, прозрачные на солнце, почти белого цвета. Смех. Его смех она слышала, могла воспроизвести в своей памяти, хоть и доносился он словно с опозданием от картинки.

– Унхэ, стой! Унхэ!