Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Она никогда не исполняла с такой точностью своих обязанностей, как теперь, даже до такой степени, что, пересматривая всегда туалет фрейлин перед их выходом в парадные гостиные, часто видали, как она собственными руками заканчивала туалет девицы Фонтанж. Правда, что не раз, вероятно, по простому случаю, наряды прелестной фрейлины оказывались надетыми без всякой грации и тем вредили её осанке. Особенно, много было толку об одном бале, который давался в честь её в Вилер-Коттере, где всё пошло вкривь и вкось.

Г-жа де Севинье сообщает нам о нём в одном из своих писем:

«Были маски, девица Фонтанж явилась великолепно одетой и украшена руками г-жи Монтеспан. Эта последняя танцевала очень хорошо, Фонтанж хотела протанцевать менуэт, он начался. Её ноги не передвигались так, как, вы знаете, они должны были бы двигаться, конец шел также плохо, и наконец она присела один раз».

Надо знать всю важность, которая заключалась в этих пустых, по-теперешнему, манерах, но при дворе великого короля, в том веке, они были вещами первой важности.

Эти слова: она присела только один раз, когда оное необходимо было сделать три раза, заключали в себе целую поэму.

Наконец, что достаточно было бы для другой получить репутацию неловкой, это — что она изорвала свое платье! Но это приключение, напротив, послужило случаем новой королевской милости: так добра была королева, а король совершенно пленён.

Чтоб сообразоваться с фантазиями и капризами своей новой любовницы, имевшей в голове одни только мысли о роскоши и удовольствии, он вызвал Пекура.

Пекур также был великим человеком, но несколько лет уже как характер короля сделался с годами серьёзнее, и о нём совсем забыли.

Он носил название, ни более ни менее, как церемониймейстера Детей Франции!

В более простых выражениях, он был просто танцором и балетмейстером. Он сам недавно устраивал те увеселения, где король лично принимал участие на придворном театре, как это можно видеть в программе комедий и балетов тех времен.

Эта черта, за не имением других, достаточно утверждает, что окончательно в этом монархе была доля комедианта, но он был комедиантом более торжественным, чем естественным.

Однако не забудем, что даже при этих обстоятельствах, чтоб не уронить своего достоинства, его величество надевал маску на своё августейшее лице.

Но верно то, что он уже давно не принимал участия ни в одном из развлечений подобного рода, а вдруг, по выраженному желанию новой своей фаворитки, он призвал Луи Пекура, чтобы самому взять снова несколько уроков, а также велеть дать несколько таковых де Фонтанж.

Потом, приложив палец к губам, чтобы этим приказать хранить следующее в строгом секрете, он прошептал:

— Ее надо также выучить поклонам.

— Для менуэта, государь? — спросил балетмейстер.

— Нет… для приема в звании герцогини.

Но ведь никакая милость не равнялась с этой; это был такой редкий, исключительный случай, что ни одно европейское событие не могло бы произвести более влияния на весь Париж и Версаль.

Пекур, хотя и танцор, но был очень скромен; но главное, заинтересованное в этом лицо, не помня себя от радости и восторга, не удержалось и проговорилось о том несколько слов, — но было бы достаточно и одного.

Уже во второй раз Луи Пекур получал подобное великое поручение.

В первый раз, дело касалось девицы Ла-Вальер, которая, при всей своей скромности, повиновалась этому со слезами на глазах, — между тем как Мария Фонтанж захлопала от радости в ладоши. Подумайте только, вдруг герцогиня, она!.. г-жа Монтеспан была только маркизой! Уничтожение соперницы сделалось полным.

Несколько дней спустя, в одном собрании у супруги дофина, король, заметив табурет, случайно оставшийся незанятым, между госпожами де-Крюсоль и де-Крекие, приблизился к Марии Фонтанж и при гласил её занять это место.

При этом он прибавил тихим голосом, но однако был многими услышан, так как вокруг него стояли люди, обладавшие тонким слухом:

— Я хочу, чтоб при моем дворе, как на Парнассе, герцогини изображали бы собой трех граций… Терпение, я выжидаю только прекрасного случая.

Эти поклоны, этот предложенный табурет между двумя принцессами, ошеломили не только госпожу Монтеспан, звезда которой блекла с минуты на минуту, но также и третье светило, которое осторожно прокладывало себе путь, чтоб в свою очередь добраться до зенита, — мы подразумеваем г-жу Ментенон.

Каждая, в свою очередь, не сообщая впрочем ни слова одна другой, выдумывала про себя самые дьявольские интриги и готова была поднять содом, чтоб оградить «добрых душ», как они выражались, от «нового скандала».

Ничто не помогало, чувство и расположение короля к этой девице чудной красоты усиливались и укреплялись всё более; в ней он находил совершенства, положительно непонятные обыкновенным людям.